На следующий день весь персонал танцхауса рассказывал басню «Йозеф и бутылка рому», причем весьма своеобразно:
— Ты слышал? Ха-ха-ха! Йозеф!
— Да! Ха-ха-ха!
А меня вызвал директор Ян и, нахмурившись, поинтересовался, нельзя ли, чтобы такой охранник работал поменьше, а лучше всего — совсем не работал…
Но Йозеф работает до сих пор. Потому что при виде его покрытой юношеским пушком важной физиономии на фейс-контроле редко у кого не повышается настроение. Потому что, когда его вызывают на зарождающуюся драку, турки, увидев такого секьюрити, забывают про ссору, ржут и пытаются угостить его пивом. Потому что, когда становится скучно, кто‑нибудь обязательно вспомнит, что учудил Йозеф в последнее дежурство. Более несовместимых понятий, чем секьюрити в ночном клубе и этот большой бритый ребенок, придумать невозможно.
Недавно Йозеф, снова явившись в качестве посетителя, долго сидел на скамеечке, помня мою последнюю нахлобучку, и был паинькой. Мы не могли на него нарадоваться. Пока у него не сорвало крышу, он не кинулся танцевать с какой‑то да мочкой без ее на то согласия, а после, хохоча, не погнался за ней через весь зал. Когда его остановил дежурный охранник, Йозеф надулся и сказал, что бросит нас, раз с ним так обращаются, и вот тогда мы узнаем, какие без него безобразия начнутся.
Я зову его «наш питбуль». И Йозеф, услышав это, надувается от удовольствия, пытается подтянуть круглый живот, делает каменное лицо и свирепо сверкает глазами. Окружающие же начинают поглядывать на него с легким ужасом… Кто ж его знает? Вдруг и вправду бросится. Как такое дитё бить‑то?!
* * *
Я становлюсь профнепригодным. Нервы расшалились. А нервы охраннику на дискотеке нужнее всего, поскольку три-четыре раза в неделю приходится балансировать между немецкими законами и необходимой самообороной. Трижды в неделю выходишь как на ринг, причем противник твой неизвестен и может быть вооружен. И оружия у него в арсенале навалом: от острого ехидного языка, который в Германии не наказуем, потому держи себя в руках, до огнестрельного, а тут уж как повезет.
За смену перед тобой успевают пройти до полутора тысяч человек. Один желает пожать тебе руку, чтобы порисоваться перед своей подружкой — дескать, все секьюрити меня знают; другой ненавидит беспричинно, третий — вполне обоснованно, четвертую надо при встрече обязательно поцеловать в обе щечки, иначе обида на всю жизнь. И конечно, толпы турок, итальянцев и албанцев, с которыми нужно держаться особо, даже с приятелями, и помнить, что в любую секунду их подобострастный и даже дружеский оскал может превратиться в бешеный хлопок по плечу, а затем в удар по голове.
