Перемещенный пожал плечами и устало опустил руки.
— Ей все равно, что черный. Она три год в лагерь, — сказал он.
Миссис Макинтайр почувствовала в ногах какую-то странную слабость.
— Мистер Гизак, — сказала она, — надеюсь, я не должна буду еще раз говорить с вами на эту тему. Иначе вам придется искать себе другое место. Вы понимаете?
Лоскутное лицо ничего не выражало. У нее было такое впечатление, будто он вообще ее не видит.
— Эта ферма моя, — сказала она. — И мне решать, кто сюда приедет, а кто нет.
— Да, — сказал он, надевая шапку.
— Я не могу отвечать за бедствия всего мира, — добавила миссис Макинтайр, словно эта мысль только сейчас пришла ей в голову.
— Да, — сказал он, слегка пожал по своему обыкновению плечами и вернулся к трактору.
Она смотрела, как он садится на трактор и снова въезжает в кукурузу. Когда трактор проехал и стал удаляться, двигаясь по краю поля, она взобралась на гребень холма и, скрестив руки, мрачным взором окинула все вокруг.
— Все они одинаковы — хоть из Польши, хоть из Теннесси. Но я управлялась с Герринами, Рингфилдами и Шортли. Управлюсь и с Гизаком, — пробормотала она и так сильно прищурила глаза, что уменьшающаяся фигурка на тракторе виднелась как бы сквозь прорезь ружейного прицела. Всю свою жизнь она боролась против всяких излишеств, и вот теперь у нее самой появилось излишество — этот поляк.
— Ты ничуть не лучше всех остальных, ты только ловкий, бережливый и энергичный, но ведь и я такая же. А ферма эта моя, — сказала миссис Макинтайр.
Она стояла на холме, скрестив на груди руки, — маленькая женщина в черной шляпе и в черном халате, с лицом стареющего херувима — стояла, готовая ко всему. Но сердце ее стучало так сильно, как будто внутри у нее уже что-то сломалось. Она широко раскрыла глаза и увидела все поле, на фоне которого фигурка на тракторе казалась чуть побольше кузнечика.
Так она постояла еще некоторое время. Поднялся ветерок, и кукуруза закачалась высокими волнами. Большая силосорезка с монотонным гулом продолжала выбрасывать в прицеп ровную струю измельченного фуража. К вечеру мистер Гизак пройдет кругами все поле и на склонах обоих холмов не останется ничего, кроме стерни, а внизу, посередине, островком поднимется кладбище, где под оскверненным памятником, ухмыляясь, покоится судья.
III
Священник, подперев одним пальцем свою длинную, слащавую физиономию, уже десять минут рассуждал о чистилище, а миссис Макинтайр, сидя напротив, смотрела на него прищуренным негодующим взглядом. Они пили лимонад на террасе ее дома, и она беспрерывно побрякивала кубиками льда в стакане, побрякивала своими бусами, побрякивала браслетом — как застоявшаяся лошадка звенит сбруей. У меня нет никаких моральных обязательств перед этим человеком, — твердила она про себя, — абсолютно никаких. Внезапно она вскочила на ноги и звук ее голоса перекрыл ирландское рокотанье священника, как визг дрели перекрывает мерное гудение механической пилы.
