Следователь Мосягин откидывается назад, ширма падает. Его руки знают, что делать. Он перебирает какие-то бумажки и швыряет передо мной фотографии. На одной мокрое одеяло, которым я закутывала малыша, на другой — голубая лента. Ею я обвязывала и украшала сверток.
— А где мой сын? — спрашиваю я, рассматривая фотографии даже с изнанки.
Глаза следователя сужены. Его маленький рот цедит и выплевывает хлесткие слова. «Расширенный суицид», — распознаю я. «Ты убийца, Демьянова. Самая худшая из возможных убийц. Мать-убийца!»
— Где мой сын? — не понимаю я.
Он наклоняется и хлещет меня по щекам сжатыми листами. Щеки горят. Его лицо скрывается за ширмой. Мосягин исчезает.
Наручники, решетчатая дверь, коридор, лязг засова, толчок в спину, темная камера. Соседка по камере плюет в мою тарелку. Мне безразлично, я не хочу есть. А ночью она накидывается на меня, валит на каменный пол и рвет мои волосы. «Зачем тебе красота, паскуда! — кричит соседка, сидя верхом на спине. — Ты конченая сука!» Вырванные клочья волос она пихает мне в рот. Охранник выжидает, ему нравится зрелище. Потом заходит, отпихивает соседку, и удары дубинкой нескончаемым градом сыпятся на мое тело.
Затем были другие допросы. Я осунулась, моя голова обрита, ноет избитое тело, меня шпыняют и бьют при каждом случае, но мне всё равно. Мой Мир Рухнул.
Однажды появляется Николай. В его глазах отчаяние, злость и непонимание. Муж проклинает меня и уходит. Я смотрю в его затылок и вспоминаю, как сильная спина дергалась на растопыренной похотливой Ленке. Воспоминания больнее действительности.
И был суд. Моя оболочка на скамье подсудимых, в зале концентрированная ненависть.
Показания давали бойкая Ирка Жаркова и немногословный мотоциклист Гера, прячущий глаза. Николая не было. Он ушел служить в армию по контракту. Присутствовала его мать. Она говорила срывающимся крикливым голосом. С первых же слов я поняла, как бешено меня ненавидит свекровь. В этом чувстве она была не одинока. Десятки глаз бросали в меня стрелы презрения.
Потом допрашивали еще одного человека, совершенно незнакомого. Оказывается это рыбак, который вытащил меня из воды и ненужной добротой заморозил боль разорванной души в наивысшей точке страдания.
— А ребенка я не успел. Когда подгреб на лодке, его уже не было, — пояснил рыбак.
Затем взял слово адвокат. Он шлепал жирной нижней губой и витиевато рассказывал о тяжелой и несчастной жизни девочки с момента рождения. Я не сразу поняла, что он говорил обо мне.
