— Какая собака станет шампанское пить? — Анзор недоверчиво косится на Важу.
— Разве я сказал, что ей по вкусу пришлось? Заставили! Пена так с пасти и текла...
Они умолкают и внимательно смотрят на стадо гусей, с трудом одолевших кручу и теперь вперевалку пересекающих белую улицу.
— Хорошие гуси! — качает головой Анзор и прицокивает языком.— Крупные, жирные.
— Мне гуси и даром не нужны,— возражает Важа.— Не переношу запах гусятины. Прямо с души воротит.
— А тебе никто их не навязывает,— с тоской в голосе замечает дядя Альпезо.
— Если бы навязывали, все равно бы не взял.
— А вот и врешь!—кипятится Анзор.
— Клянусь детьми!
— Взял бы как миленький и спасибо сказал бы.
— Домой, может, и взял бы, а есть бы не стал,— уступает Важа.
Встаю, иду дальше.
— Попрощался бы, добрый человек! — замечает мне вслед дядя Альпезо.— Что с тобой сегодня?
— Переспал,— прыскает Важа.
— С кем?
— Чем он тут по ночам занимается, а? Как говорится, в тихом омуте...
Все трое хохочут. А ведь еще только собираются выпить.
Захожу в магазин. Здесь прохладно. Пахнет дегтем, нафталином и еще чем-то домашним. Продавщица Нанули смотрит поверх покупателей и бойко тараторит. В нашем магазине продавцы меняются каждый год. Новой пока все довольны. Нанули родом из Нижней Имеретии, оттого и говор у нее не наш. Она над нашими посмеивается, а наши над ней.
— Дорогуша ты моя, да такой ситчик у нас в Самтредиа с руками оторвали бы! Ты на цену, на цену глянь! Платье за два восемьдесят! Магазин не мой, государственный, чего мне особенно распинаться, но... Веревку-то я дам, вот тебе веревка. А ситец возьми, сестрица, потом благодарить придешь!
Рассматриваю детские книжки с картинками, «листаю тетрадки. Скоро у ребят занятия начнутся.
— Доментий! — окликает Нанули.— Погляди, что я приберегла для твоей голубоглазой! — Бросает на прилавок шелковистую серовато-голубую, даже на вид прохладную косынку с рисунками и надписями. Женщины у прилавка расступаются, пропускают меня. Рассматриваю рисунки, читаю надписи.
Одна из женщин просит:
— Доментий, можно, примерю? — Набрасывает косынку на голову. Ее обветренное лицо делается грубым и некрасивым. Испуганно срывает косынку.— Ой, господи, на кого похожа! Изжарилась на солнце.
— Твоя не такая! — не стесняясь, уверяет меня Нанули.— Ты по этой не суди! Твоя белолицая, синеглазая, ей в самый раз.
— Что правда, то правда! — подхватывает кто-то из женщин.— Доментий свою русскую бережет.
— Сбережешь, когда есть, что беречь.
