К концу дня Сандугаш уже не была такой веселой: у нее страшно болела спина. Когда в метро не оказалось свободных мест, она даже едва не расплакалась. Казалось, сейчас она развалится – по косточкам, как карточный домик. А ведь завтра – новый день, который она опять должна провести в мастерских.
…В ночь перед кастингом Сандугаш снова приснился Белоглазый. Он принюхивался, а она пряталась от него за кустами. Наконец он учуял, довольно облизнулся, сделал шаг вперед, другой… Сандугаш начала пятиться и обнаружила, что сзади вода. Байкал. Но от волка не убежишь, одна надежда – что Байгал-далай защитит… Больше на помощь ждать некого… Когда Сандугаш стояла уже по бедра в ледяной воде, волк неспешно достиг кромки. Фыркнул: ему было неприятно мочить лапы. Затем напружинился и прыгнул…
Сандугаш проснулась за миг до того, как волчьи челюсти сомкнулись на ее руке, вытянутой вперед в безнадежной попытке закрыться.
Оказалось, коротковатое одеяло она натянула на голову, а ноги озябли, вот и приснилось, что стоит в воде.
Однако такого ужаса во сне она не испытывала давно. Ее еще долго трясло, и она никак не могла уснуть, хоть и уговаривала себя, что надо, просто необходимо выспаться и быть свежей.
У привязанной к кровати обнаженной девушки уже не было сил кричать – она только слабо постанывала. Слезы, смешиваясь с косметикой, катились по щекам. Свист плетки, удар, еще удар. Очередная красная полоса на ее белой коже. Она хотела сказать – прекрати, хватит. Но у нее во рту были ее же собственные скомканные трусики, и выплюнуть их просто не хватало сил.
Мужчина в черной водолазке и дорогих серых брюках замер на минуту, рассматривая свою жертву. Он был красив, как киноактер. Высокий, плечи широкие, богатырские; темные, чуть вьющиеся волосы зачесаны назад, возле лба – одинокая седая прядь. Темные глаза, крупные правильные черты лица. С такой внешностью легко можно сделать карьеру в Голливуде.
Девушка плакала и умоляюще смотрела на него. Зря, беспомощный взгляд только распаляет воображение. Хочется работать с ней дальше, нащупать ее границы. Довести ее до такого состояния, когда боль перестает восприниматься остро и становится рекой, по которой медленно уплываешь. Когда ощущения настолько спутаны, что уже и непонятно, боль это или наслаждение. Сознание меркнет, и она подходит к самой черте, за которой ее личная темнота. Именно это и заводило Федора Птичкина больше всего на свете. Он чувствовал себя проводником, шаманом, Хароном. В такие моменты он был всесильным, способным обеспечить женщине такое состояние, которое навсегда изменит ее сознание и жизнь. Это было намного лучше и ярче, чем секс.
