Онъ всталъ, накинулъ на себя платье и открылъ окно.
Спертый сырой воздухъ уходилъ изъ комнаты, а на его мѣсто съ моря вливался въ окно теплый воздухъ, нагрѣтый утренними лучами майскаго солнца.
Изъ окна виднѣлись только изломанные контуры скалъ, въ уступахъ которыхъ лежали кучи грязнаго снѣга, да кое-гдѣ цвѣли маленькіе бѣлые цвѣточки быльника, защищенные ковромъ мха. Чахлые цвѣточки Иванъ да Марья, блѣдно-желтые, какъ отъ голода, и голубовато-лиловые отъ стужи, показывали первымъ лучамъ лѣтняго солнца скудныя краски своей бѣдной родины. Ниже карабкался верескъ, свѣшиваясь надъ обрывомъ, а за нимъ лежалъ пластъ бѣлаго песку. Его распылило море, и тамъ и сямъ въ немъ торчали одинокія былинки дикаго овса. Дальше, окаймляя песокъ, темнымъ шарфомъ тянулись водоросли; повыше скопились растенія прошлаго года, уже почернѣвшія, покрытыя множествомъ улитокъ, сосновыми иглами, хворостомъ и рыбьими костями; ближе къ морю лежали бурыя кучи новаго, еще свѣжаго, кудряваго фукуса, образуя какъ бы синелевую обшивку.
На пескѣ валялась верхушка сосны, обломанная, ободранная, обитая пескомъ, вымытая волнами, отполированная вѣтромъ, выбѣленная солнцемъ, напоминавшая грудную клѣтку скелета мамонта. А вокругъ былъ разбросанъ цѣлый остеологическій музей такихъ же скелетовъ и отдѣльныхъ обломковъ.
Тамъ же лежала прибитая къ берегу вѣха, много лѣтъ показывавшая фарватеръ; теперь она своимъ толстымъ нижнимъ концомъ напоминала бедренную кость жираффа съ ея сочлененіемъ. А дальше виднѣлся кустъ можжевельника, какъ скелетъ утонувшей кошки; маленькій бѣлый корень его вытянулся, какъ хвостъ.
Бъ водѣ у берега расположились скалы и камни, то влажно сверкающіе въ лучахъ солнца, то затопляемые бурно набѣгающими валами. А если сила волны была слаба, волна разбивалась и выбрасывала высоко въ воздухъ фонтаны бѣлой пѣны.
Дальше было открытое море.
Тамъ начиналась широкая гладь, какъ говорятъ рыбаки. Теперь, въ утренній часъ, море разстилалось, какъ голубей платъ безъ складокъ, слегка волнующееся, какъ флагъ. Огромная поверхность утомляла бы взоръ, если бы не красный буй, стоявшій на якорѣ у рифа и разнообразившій видъ своей красной верхушкой, которая напоминала сургучную печать на письмѣ.
Таково было море. Оно, правда, не представляло ничего новаго для инспектора Борга, видѣвшаго самые разнообразные уголки міра; но здѣсь онъ былъ наединѣ съ этой водной пустыней. Море не пугало, какъ лѣсъ съ его мрачными, темными чащами, — оно скорѣй было похоже на большіе, открытые, спокойные и вѣрные голубые глаза. Бъ нихъ сразу можно было увидѣть все: никакихъ тайниковъ, никакихъ закоулковъ! Оно льстило наблюдателю, ставя его въ широкій кругъ, гдѣ онъ всегда являлся центромъ, какое бы мѣсто онъ ни занималъ. Широкая водная поверхность была какъ бы излученіемъ наблюдателя: она существовала только вмѣстѣ съ нимъ и благодаря ему. Стоя на твердой землѣ, наблюдатель ощущалъ внутреннюю связь съ этой неопасной для него стихіей, чувствовалъ свое превосходство надъ ней, будучи недоступенъ ея силѣ. Вспоминая смертельную опасность, которой онъ вчера избѣжалъ, вспоминая страхъ и гнѣвъ, испытанные имъ въ борьбѣ съ сильнымъ врагомъ, котораго онъ, въ концѣ концовъ, побѣдилъ, инспекторъ великодушно улыбался побѣжденному. Вчерашній врагъ-море было лишь слѣпымъ орудіемъ вѣтра, и вотъ теперь, умиротворенное, оно вытягивалось подъ лучами солнца, наслаждаясь покоемъ.
