Выглядел он до смешного живописно. Кроме пилотки, на нем еще была красноармейская гимнастерка с широким офицерским ремнем, на котором красовалась кобура с пистолетом. Длинные темно-зеленые шаровары были завязаны у щиколоток над тяжелыми горными ботинками.
Из нагрудного кармана он вытащил две бумажки и протянул мне. На одной, написанной от руки, значилось:
«Удостоверение. Предъявитель сего, партизан, коммунист Доманович С. действительно оказал большую помощь советским войскам, проявив личную храбрость и самоотверженность при выполнении ответственного задания. За что и награжден личным оружием — пистолетом ТТ. Начальникам КПП и командирам попутных машин оказывать т. Домановичу содействие, как следующему в город Содлак для устройства личных дел».
Удостоверение скрепляли подписи начальника штаба полка и секретаря партийной организации.
Второе послание было на отличном служебном бланке:
«Капитан Таранов! Направляю тебе двух местных ребят. Проверенные. Коммунисты. Используй на все сто! И машина сгодится. Шамов».
Пока я знакомился с документами, над моей головой раздавались восклицания изумленных и обрадованных людей. Гловашко не выпускал из объятий Стефана. Хозяйка ресторана всплескивала руками и громко поминала матерь божью. Потрясенный Дюриш смотрел на Стефана, как на выходца из могилы.
— Садись, — показал я Домановичу на свободный стул.
Прежде чем сесть, он крикнул, повернувшись к машине: «Франц!» Неторопливо подошел второй партизан — долговязый, светловолосый, одетый так же, как и Стефан. Меня он приветствовал по-военному, остальным вежливо поклонился. Видно было, что никто его тут не знал. Хозяйка принесла новые кружки. Я пил, раздумывая, как получше использовать прибывшее пополнение, а Стефан забрасывал вопросами Дюриша, Гловашку, Алеша. Я не понимал, о чем они говорят, но по выражению лиц догадывался, что разговор у них серьезный. Дюриш отвечал тихо, со слезами на глазах. Прослезился и Гловашко.
Франц с наслаждением измученного жаждой человека пил пиво, а Стефан, обеими руками крепко сжимавший свою кружку, так и не сделал ни глотка. На его побледневшем лице двигались только горячие черные глаза, требовательно ожидавшие то от одного, то от другого каких-то дополнений и подробностей. Наконец все замолчали. Сгорбившись, как под навалившейся ношей, Стефан уставился в пивную пену. Сидевший рядом с ним Франц обнял рукой его плечи. Дюриш прикрыл лицо мокрым платком.
— Что случилось? — спросил я у Гловашки.
