Так было и в тот день. Закатилось за горящей деревней солнце, асы Геринга, отработав, пошли отдыхать, и мы рванули по пыльному проселку, без оглядки на черневшее небо. На полпути первая машина остановилась. Шедшая за ней следом попыталась объехать и тоже затормозила. Выскочили мы из кабин и побежали выяснять, в чем дело.
Метрах в четырех от головной машины лежала женщина. Лежала ничком, выбросив руки вперед. Чуть поодаль — еще одна. И дальше, сколько видно было, лежали люди. Рядом с ними валялись узлы, ведра, корзины, разбросанная одежонка. Возле поваленной набок телеги белела недвижимая лошадь.
Посвечивая фонариками, мы вглядывались в лица женщин, девочек, мальчиков. Молча обходили убитых коров и овец. Нам показалось, что на дороге нет ни одной живой души. Но из темноты донесся голос, и к нам приблизилась высокая старуха. В синем свете подфарников ее морщинистое лицо, длинная тощая шея и босые ноги выглядели такими же, как у лежавших мертвецов. Только глаза светились, и живым серебром клубились на голове седые волосы. Она издали протянула к нам руки и прошептала: «Помогите, сынки».
Трое или четверо уцелевших колхозников унесли с дороги в редкую осиновую рощицу раненых, пытались их перевязывать, а унести убитых у них уже не было сил. Мы бросились помогать. Только и слышалось: «Бери повыше», «За плечи, под мышки держи», «Крупнокалиберными били, гляди какая рана», «Эту я один снесу, дите».
Мы уносили трупы и укладывали рядком среди кустов. Санитары обрабатывали раненых. Мы сбрасывали с дороги туши животных, телеги, домашний скарб. Подробности массового убийства, происходившего здесь часа два назад, мы узнавали от плакавших, стонавших людей.
Самолеты с черными крестами настигли беженцев внезапно — зашли сзади, со стороны солнца, на такой высоте, что были видны лица летчиков. Четыре самолета один за другим проносились над дорогой и били из всех пулеметов. Этому скопищу женщин и детей некуда было деться. Самолеты заходили несколько раз и стреляли, стреляли, стреляли, пока не убедились, что полегли все — и люди и животные. Опасаясь, видимо, как бы лежавшие не притворились убитыми, летчики напоследок обстреляли их еще раз.
«Товарищ лейтенант!» — окликнули меня солдаты. Я подошел. На обочине лежала еще одна женщина. Она упала, прижав к себе годовалого мальчонку и тяжелым плечом придавила его правую ногу. Мальчик был жив. Он уже не мог плакать, не мог кричать. Он только слабо ударял свободной рукой по материнскому плечу и чуть слышно сипел: «Мамка, мамка»…
