Вернуть поэзию и порядок в мир, само существование которого является вызовом порядку, — это вернуть войну и непрерывность войны, привнести в мир жестокость[117], породить безымянную анархию, анархию всего сущего и взглядов, которые пробуждаются перед тем, как снова погибнуть и слиться воедино. Но тот, кто будит эту опасную анархию, всегда становится ее первой жертвой. И Гелиогабал — прилежный анархист, который начал с того, что поглотил сам себя, и закончил тем, что захлебнулся в своих экскрементах.
Историки предлагают нам жизнеописание, где отсутствует хронология, описывают жестокости, не указывая дат, и говорят, что Гелиогабал — чудовище; я же нахожу натуру удивительно пластичную, которая ощущает анархию фактов и восстает против них.
Я вижу трепетный ум Гелиогабала, который извлекает идею из каждого вещи, из каждого знакомства с новой вещью.
Человек, который, швыряя ритуальные предметы в огонь, разожженный по его повелению на ступенях храма Геркулеса в Риме, кричит:
«Только это, да, только это достойно Императора»,
который проматывает часть сокровищ, не только царских, но и жреческих; человек, который вступает в Рим, сжимая в руках конический камень, великий воспроизводящий фаллос; человек, который стремится поставить надо всем, выше всего этот камень в качестве основы; человек, который верит в единство и тащит в Рим не камень, но знак, символ единства всего; человек, который пытается объединить богов, который перед своим богом заставляет разбивать молотком статуи других, ложных богов Рима, — этот человек для меня не идолопоклонник, но маг, и, рожденный в ритуалах, он разделяет их силу и власть.
***
В ночь с 15 на 16 мая 217 года Гелиогабал был представлен солдатам. Его мать, полуобнаженная, великолепная Юлия Соэмия, подталкивая перед собой юного Бассиана Авита, одетого как Каракалла, проходит через ряды расположившихся у подножья храма солдат в таком виде, словно желает отдаться каждому. Внутри ограды, окружающей храм, играет римская музыка, резкая и грубоватая, в которой; однако, можно уловить подражание некоторым сирийским оркестрам. Музыка эзотерическая и таинственная, хотя и римская, заимствованная из храма матери богов. Эта музыка словно задает такт во время прохождения Соэмии и Гелиогабала по воинскому лагерю. Воины, подготовленные Ганнисом, знают все, что должно за этим последовать.
После одного или двух кругов, Элагабал, задрапированный в римский пурпур, в тяжелой императорской мантии, слишком длинной для его юного тела, поднимается на стены.
