— У меня шампунь «Крапива» называется, — рассмеялась малышка, когда он спросил, почему она травой пахнет. — Мне нравится.
— Не подумал бы никогда, но и мне очень, — хмыкнул Кузьма, снова зарывшись носом в этот ворох волос.
Это же его Кристина была. Родная и близкая до дрожи в горле. Понимающая его всегда с полуслова; за которую Кузьма и раньше готов был любому морду набить. А теперь… Неужели он и раньше так относился к этой девчонке, то и дело обжигающей его лукавыми взглядами сквозь ресницы? Так забавно и даже задорно рассказывающей об учебе? К той, которая каждый день находила время писать ему в армию… На чьих письмах он там и держался.
Нет, вроде бы. Или это был просто иной этап тех эмоций и ощущений, которые вспыхнули сейчас? И руки ломало, тело жгло от того, что хотелось обнять ее сильнее, прижать к себе крепче. Но ведь и смех ее нравился. От улыбки шалел почему-то. Стоял и пялился, словно снова пятнадцать и впервые заметил, что девчонки от пацанов очень многим отличаются… И к себе прижать ее хотелось не только потому, что давно с бабой не был. У Кузьмы имелся опыт. Несколько раз знакомился с девушками тупо для секса. И, несмотря на то, что и там воздержания хватало перед этим делом, он и тысячной доли подобного не ощущал к тем девушкам, кроме банального желания получить сексуальную разрядку. Кристину веселить хотелось, чтобы и дальше давилась смехом, с опаской косясь на балконную дверь, в страхе разбудить всех их весельем. Хотелось согревать от прохлады весенней ночи, обнимая. И от самого этого — уже тащился, получая какое-то непривычное, но острое удовольствие, сжимающее не пах, а грудную клетку.
Потому что это — его девочка. Его мавка, как оказалось. Родная и дорогая, которую он досконально знает. Которую учил два плюс два складывать, а она его вечно за кривые буквы пилила. Конечно, у самой-то «отлично» по каллиграфии даже в первом классе было. И спать не хотелось, получал какое-то извращенное удовольствие, терзая собственное тело тем, что просто обнимал ее все это время, зарывался лицом в волосы, легко касался губами прядей, висков, бровей, сонно опущенных век. Но так и не позволил себе ничего большего. Не поцеловал по-настоящему ни разу. И упрямо не позволял своим пальцам забираться под ткань футболки, хоть и обхватил ладонями талию, накрыв живот и бедра местами. Балдел от того, как доверчиво и открыто она к нему тянулась, обнимала в ответ, обводила пальцами его лицо, щекоча скулы и подбородок. Не хотел пугать, пусть и дальше играется. А ему бы выдохнуть, чтобы правильно все сделать и разумно. Да и торопиться некуда, правду сказал ей — вся жизнь впереди.
