— Отец!
Несколько секунд они только пристально смотрели друг на друга, оба со сжатыми губами, судорожно старясь не потерять самообладание. Под толстым слоем пудры на лбу его отца пульсировала артерия. Но, естественно, он не забывал, где он был.
— Ты можешь подумать один раз обо мне и нашей семье? — шептал он. — Только один раз?
— Возможно, вы подумаете о том, что я не буду шахматной фигурой на вашей шахматной доске? — также едва слышно ответил Томас.
— Нет, и ты знаешь, почему нет? Так как мир, в котором мы живем — это шахматная доска. Мы должны хорошо выбирать наши стратегии, чтобы продвигаться вперёд. И если мы не имеем никакой страны и никакого титула, в конце концов, мы нуждаемся в хорошей женитьбе. Как вообще ты представляешь себе свою жизнь? Твоя стипендия для отличников в академии это, конечно, прекрасно и хорошо. Всё-таки этот контракт тебе подарил дю Буффон. Но вечно убивать время с науками? Почему ты мечтаешь о том, чтобы прыгать с дикарями и людоедами вокруг огня, если сможешь однажды танцевать в Версале в королевском дворе?
Томас молчал, потому что теперь, когда он немного возразил отцу, вместе с яростью в сердце, он не мог дальше владеть собой.
— Я предостерегаю тебя, сын! Ты можешь вести себя как распутник, и читать тайком так много сочинений этого Вольтера и других бумагомарателей, которые пытаются встряхнуть оплоты нашей веры и королевский дом, но ты забываешь одно: кто-то может не делать ставку на естественный порядок вещей, кроме силы. Ты так горд, что понимаешь природу вещей, и при этом не хочешь допускать, что мы — люди, тоже подчиняемся естественному порядку вещей. Церковь, король, дворяне, местные граждане, крестьяне — мир делится как раз на эти категории. Невозможно это также немного встряхивать, как ты мог бы женить птицу и рыбу. Итак, прекращай желать чего-то иного, а живи по этим законам: единственное, чем ты можешь продвинуться в жизни, подняться по общественной лестнице, которая приведёт тебя ко двору. Тебе необходимы правильные связи, которые появятся у нас при женитьбе.
— Это ваше мнение, отец. И я совершенно его уважаю, даже если не могу разделить его во всех пунктах.
Шарль Ауврай вздыхал и вытирал лоб носовым платком.
— Я тебя не понимаю, — бормотал он, покачивая головой. — Иногда я верю, что ты бы продал свою душу, только бы отсюда уйти. Твой…
Он внезапно умолк, всё же Томас чувствовал колющую боль, как будто отец закончил предложение.
