Уильям. Пригрозил? Как это?
Ламберт. Он объявил об этом в письме.
Уильям. И письмо было адресовано вам?
Ламберт. Нет, я нашел его на своем пюпитре, в своей конторе: видимо, его оставили там намеренно; предназначалось оно некоему Михаэлю Клэйфилду, которого я не знаю, — но запечатано не было.
Томас. Это торговец табачными изделиями на Кастл-стрит.
Уильям. Так вы прочитали письмо?
Ламберт. Хуже: я обнаружил на пюпитре этого безумца начало открытого завещания: «Последняя воля Чаттертона, записанная в крайнем унынии в канун его добровольного ухода из жизни».
Томас. Однако, сэр, я пока что жив — если, конечно, пребывание здесь можно назвать жизнью.
>(Ламберт нетерпеливо направляется к двери, открывает ее. Принимает входящих в комнату Уильяма Барретта, Джорджа Кэткота, Генри Бергема. Уильям Смит берет адресованное Клэйфилду письмо, которое все еще лежало на пюпитре).
Джордж Кэткот. Мы припришли все вмеместе.
Ламберт. Приветствую, господа, вас всех.
Генри Бергем. Смотрите-ка — Томас и Уильям, почти неразлучные.
Кэткот. Единодушие двудвух неравноценных.
Барретт. Томас — до меня дошло печальное известие.
Ламберт. Ужасно… непостижимо… Я попросил господ пожаловать ко мне…
Бергем. Мы все обсудим и найдем решение.
Барретт. Ты действительно хотел самовольно расстаться с жизнью?
Томас. Да.
Уильям. Нет.
Томас. Хотел.
Уильям. Нет. В письме, прочитанном мистером Ламбертом — вот оно, — в самом низу имеется приписка, выполненная крошечными буквами, зеркальным шрифтом, который я научился разбирать благодаря Тому: «Меня еще можно спасти».
Ламберт (берет письмо, пытается читать). Слишком утомительно для моих слабых глаз…
Барретт (берету него письмо). Видно, болезнь под названием «усталость от жизни» оказалась не смертельно опасной.
Бергем. Мы собрались вокруг выздоравливающего, чтобы вдохнуть в него мужество. Мне, как только посыльный доставил письмо мистера Ламберта, пришла в голову мысль прихватить с собой две бутылки портвейна — в качестве веселящего снадобья.
Кэткот. Неплоплохая идея.
Ламберт. Господа согласны с такой повесткой дня — с тем, хочу я сказать, что мы, прежде чем приступить к прениям, разопьем портвейн?
Бергем. Что тут возразишь?
Ламберт. Так я принесу бокалы.
>(Поспешно выходит в правую дверь).
Томас (вдруг начинает судорожно всхлипывать). Я больше не могу. Я слишком горд — а вовсе не сломлен, — чтобы продолжать жить по-прежнему. Девятнадцать двадцатых моего естества составляет гордость[15]. Я готов приложить усилия, чтобы стать смиренным; но в любом случае не сумею добиться этого здесь, в Бристоле. Этот город мне опротивел. Не одно лишь тщеславие делает меня строптивым: мои впечатления охватывают слишком обширную область, чтобы я мог стать расчетливым мелочным торговцем собственными прегрешениями. Здесь я живу как раб; ранняя смерть представляется мне более завидным жребием
