Уильям. Ты хоть получил за это деньги?
Томас. Да, мои труды оплатили, дав мне несколько крон за два пергамента, которые я предварительно прокалил на огне и исписал пожелтевшими чернилами.
Уильям. Не понимаю, к чему все это.
Томас. Порой меня переполняют… фантазии. Грезы… Материальные массы всех царств теснят меня… и тогда я пускаюсь в странствие, скачу на красивых конях сквозь сверкающие или черные пространства, претерпеваю пытки, сам совершаю жестокости… Из-за какой-нибудь пылкой потребности у меня едва не лопается голова. Иногда одно-единственное слово буйно разрастается во мне, как сорняк. Я не могу не записать его, а оно тотчас нагружает меня печалью или тяжестью — жизнью. Мне уже доводилось странствовать по очень многим древним мостам, и подо мной катились болотные темные воды… Когда я стою в одиночестве посреди одного из гигантских вымышленных миров, очень утешительно знать, что ты со мной рядом. Ты пребываешь не там, где я, ты не переполнен и не стеснен, твоя доброта не требует никакого пространства. Ты дышишь спокойно; ты очень здоровый и скромный… и миловидный.
Уильям. Питер утешает тебя так же?
Томас. По-другому. Он хоть и похож на тебя, но другой. Он светловолосый, ты — темный.
>(Поспешно обнимает Уильяма и соскакивает с кровати).
Уильям. Томас — ты простудишься.
Томас. Я должен писать. А ты спи. Между прочим, он через три дня останется у меня на ночь. Мы так договорились. Тебя я в тот вечер не жду. Запомни: ты в тот день не придешь. (Уильям не отвечает. Томас берет свечу, зажигает ею две другие, которые стоят на столе, и относит первую свечу обратно.) Вот номер «Бристольской газеты» от 1 октября, где Феликс Фарли опубликовал текст одного документа трехсотлетней давности — об освящении Эйвонского моста.
Уильям. Во всем городе только и говорят, что об этом.
Томас. Так вот, эту рукопись создал не кто иной как я —
Уильям. Я догадывался… Больше того: знал наверняка.
Томас. Ты молчишь или лжешь… как моя собственная душа. (Отворачивается.) Но мне нужно продвинуться вперед с «бумагами Роули».
Уильям. Зачем ты взял в нашу комнату эту отвратительную Матильду?
Томас. Она девица. Я иногда думаю о девушках. Но у нее, увы, голова не такая красивая, как у тебя.
Уильям. Она внушает страх: мертвая и живая одновременно.
Томас. Это в порядке вещей: метасоматоз[12]. Когда дух меняет одно тело на другое.
Уильям. Не понимаю.
Томас. Вторая или третья реальность. Разве ты не сумел бы стать, скажем, девушкой — в мыслях? Если бы накинул на себя одежду, которая согласовывалась бы с такой фантазией?
