— Дай тебе бог здоровья, сношенька, цвети у меня в доме, как роза!
После рученицы Нонка поцеловала ему руку. Он склонил к ней свою седую голову и сказал:
— Сношенька, дарю тебе на счастье телочку.
И дед Ламби вскочил, будто ему было двадцать лет.
— Целуй руку, Нона! От меня тебе поросеночек. Так-то. Я от Пинтеза отставать не стану.
Тут посыпались подарки. Поднялся с другого конца стола и Марко Велков, председатель кооператива, позвенел вилкой по тарелке, как на собрании, и шум затих. Его тоже никогда еще не видели навеселе, поэтому, как начал он заикаться, все засмеялись, засмеялся и он сам.
— Весело мне, товарищи… Ну, одним словом, правление кооператива дарит молодым кухонный стол.
Нонкины подруги отошли в сторонку и то перешептывались, то смеялись, перебрасывая с рук на руки какой-то пакет. Наконец, Раче взяла его и выступила вперед.
— Молодые, идите-ка сюда! Вот еще один подарок от нас.
Нонка и Петр остановились против нее. Раче начала медленно развязывать руками и зубами веревочку, которой был связан пакет. Развернула газету, под ней оказалась вторая, третья, четвертая… Всем было так интересно, что даже снаружи, у дверей, столпились люди посмотреть, что же она подарит молодым.
— Ишь ты, конца нет этим газетам! — кричали более нетерпеливые.
— Да это, кажется, просто шутка, — говорили другие.
Когда Раче развернула последнюю газету, в руках у нее оказалась маленькая голая куколка. Радостный многоголосый крик раздался со всех сторон.
Немного погодя вошел Яцо в вывернутом наизнанку пиджаке, с лицом, размалеванным, как у клоуна, и начал показывать фокусы. У одного он вынимал из кармана ножик, у другого — папироску из уха и, выпуча глаза, каждому говорил что-нибудь не своим голосом. Потом взял газету, свернул фунтиком, зажег верхний конец, а нижний прикрепил к подбородку. Размахивая руками, чтобы освободить себе место, он присел на корточки, а потом постепенно лег на спину. Полежал так несколько минут, встал и только когда фунтик сгорел почти до конца, он задул его и под одобрительные возгласы гостей стал кланяться во все стороны.
— А теперь слушайте! Петковица будет петь! — закричали женщины, сидевшие в углу.
Петковица, сноха дяди Коли, повторяла, смущенно потупившись:
— Да не умею я петь, пускай кто другой…
Будто мы тебя не слушали! Поешь, как соловей! — уговаривали ее женщины.
— Давай «Русанкину»!
— Пускай споет «Сватал Караджа Гергину!»
— Да забыла я их, сестрица Ивана, — сказала Петковица, посмеиваясь застенчиво в кулачок, но то и дело откашливалась, чтобы прочистить горло. Это было признаком того, что она споет, если ее попросят еще немного. Все приготовились слушать, но она не начинала. Дядя Коля, молчавший до сих пор, тяжело повернулся к снохе и среди общей тишины сказал спокойно, но с гордостью:
