Случилось так, что Велика и Стефана венчались в один и тот же день. В первые годы после замужества они продолжали, как и прежде, ходить на гулянки и посиделки. Но потом, когда пошли дети и повалили со всех сторон семейные заботы, они прочно засели по домам, изменились, постарели. Велика пополнела, в волосах у нее скоро появилась седина. Пинтезиха оставалась такой же худощавой и проворной, как в молодые годы, но уже была не так разговорчива и весела. Муж ее оказался человеком строгим и скупым на слова, а от него и она научилась разговаривать с людьми поменьше, держаться от них в стороне, стала гордиться. Она судила о соседках по чистоте и порядку в их доме, в каждой находила какие-нибудь недостатки, смеялась над ними, ни с кем не сходилась близко. Только Велику она уважала и по-прежнему была с ней в дружбе. Когда у Пинтезихи случалось дело в том конце села, она каждый раз забегала к приятельнице, и всегда ей было приятно смотреть, как у них чисто и прибрано. Велика была все такой же расторопной и ловкой, какой ее помнила Пинтезиха с молодых лет. И дочка пошла в мать — домовитая, опрятная, нарядная, как куколка. Она сама себе шила, и все девушки в селе старались подражать ей. Глядя на нее, такую белолицую и румяную, говорливую и приветливую, Пинтезиха думала о сыне: «Вот бы такую жену нашему Петру. И с лица хороша, и свекрови угодит».
Однажды ходили они с Великой на кладбище справлять поминки по умершим своим детям. Прощаясь, Велика спросила:
— А что, нет весточки от Петра?
— Третьего дня было письмо.
Велика слегка покраснела, приложила руку к губам и сказала:
— Хоть бы уж скорее он возвращался, может сватами будем.
— Дай боже, — ответила Пинтезиха.
— Как погляжу я, есть что-то у молодых, ну датам видно будет.
— Кто его знает, наш-то очень скрытный, о таком никогда и не обмолвится дома.
— Да и моя не лучше, но я кое-что проведала. Чуть не каждую неделю приходят письма. Спрашиваю: «От кого ж ты письма все получаешь?» Молчит. Подговорила почтальона Кынчо передавать ей прямо в руки. Читает их потихоньку и прячет куда-то. Во-от, но раз ее не было дома, и Кынчо дал письмо мне. Взяла я, спрятала за пазуху и говорю: «Если скажешь от кого письмо, дам тебе его, а не то брошу в печку. И еще скажи на милость, чего ради ты от матери таишься?» Просила она меня, просила, краской вся заливалась и, наконец, сказала: «от Петра». Так вот, как ты говоришь, Стефана, дай боже, чтобы вышло дело.
