Нонкина любовь | страница 12



— Я против ее слова не пойду! — сказал он наконец, подавляя печаль и сомнения. — Когда старшую выдавали, я слово свое сказал, верно. Но тогда были другие времена, другим был и я. Вот только это и скажу тебе. Он уставился в потолок и не проронил больше ни слова.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Прошло больше двух недель со дня вечеринки, а Нонка и Петр не встречались и не виделись. Старый Пинтез простудился, сидел у печки, накинув полушубок, и молча делал что-нибудь: лущил кукурузу для кур, заколачивал расшатавшийся стул или починял порванный недоуздок. Вся тяжелая домашняя работа легла на плечи Петра. Он носил матери воду из ближайшего колодца, рубил дрова, расчищал снег перед домом, кормил и поил скот. И в кооперативном хозяйстве оказалось много работы, а бригадирские совещания зачастили и стали затягиваться до полуночи.

В свободные вечера Петр бегал в клуб, который редко бывал открыт, а оттуда — на посиделки, но Нонки нигде не было. Несколько раз по вечерам ходил поджидать ее за село, всматривался, прищурив глаза, в синеватые сумерки, но все напрасно. Однажды в обед он опять вышел за околицу. Со стороны фермы показался человек. Шел он медленно, проваливался в сугробы, нельзя было разобрать, мужчина это или женщина. Петр спрятался за ближайший плетень и, топчась беспокойно по твердому снегу, лихорадочно думал о том, что сказать Нонке, как ее встретить. Но оказалось, что это был Дамян, животноводческий бригадир. Раздосадованный своей ошибкой, Петр подождал, чтобы Дамян вошел в село, и отправился по его следам на ферму. Он шел туда с тяжелым сердцем. Его мучили тревожные предчувствия, когда он думал о встрече с Нонкой. Привыкнув к той легкой готовности, с которой все девушки в селе предлагали ему свою дружбу, он страдал от Нонкиного молчания до того, что даже начинал чувствовать к ней какую-то неприязнь.

Самолюбивый и мнительный, он сознавал свое превосходство над другими парнями и не привык, чтобы девушки относились к нему с пренебрежением. Из гордости Петр старался внушить самому себе, что Нонка не избегает его и что только глубокий снег и работа на ферме мешают ей бывать в селе. Но вот однажды, проходя мимо Нонкиного дома, Петр увидел ее в освещенных сенях. Она вернулась с фермы кружным путем, как будто подозревала, что он ждет ее за околицей. В этот вечер Нонка не была на посиделках. Прячется ли она от него или занята чем-нибудь? Чем ближе подходил Петр к ферме, тем больше боялся, что Нонка встретит его с холодным безразличием и представлял себе, в какое неловкое и унизительное положение он попадет при этой встрече. Несколько раз Петр решал вернуться, но, пройдя с полдороги, остановился, оглянулся на село и вдруг понял, что, что бы ни случилось, он пойдет на ферму. «Петр Пинтезов не привык делать дело наполовину!» — сказал он сам себе, чтобы приободриться и пошел дальше, но всю дорогу его мучила жгучая мысль о том, что волю его сломило любовное увлечение женщиной, которая не обращает на него никакого внимания. В узком коридорчике фермы его встретил дед Ламби, одетый в белый халат, из-под которого виднелись домотканные широкие штаны. Его черная папаха была так лихо надета набекрень, что совсем закрывала одно ухо. За ним, в глубине коридорчика стоял высокой, худощавый парень со светлыми, зеленоватыми глазами. Это был Калинко, свиновод из Житницы, тот самый, который играл на вечеринке на аккордеоне и не спускал глаз с Нонки.