«Погоди. Об этом я хотел бы услышать подробнее. Но раньше: ты когда-то говорил, что там за стаканом вина у Барбарусов ты тоже читал свои стихи…»
Улло ухмыльнулся и снова выглянул в окно:
«Да-да. Проболтался. К сожалению. А ты небось успел написать об этом. Напечатать лишь не успел, к счастью. Так что, — и тут его ухмылка походила на дружескую усмешку, — советская цензура в каком-то смысле крайне необходимая штука… Только я не помню, где и как это было и когда ты сподобился написать о моем ночном чтении стихов у Барбарусов».
Я ответил: «Зато я не забыл, что я об этом написал. Хочешь, напомню?»
«Ладно! — буркнул Улло. — Что было, то было. И хватит об этом».
«Но ты так и не рассказал, какие это были стихи? И как он к ним отнесся, Барбарус то есть?»
Улло пробормотал: «Ну, они были столь далеки от его манеры, сколь это возможно. Между прочим, мне показалось, что понравились ему. Вообще, сдается, у него была склонность относиться терпимо к чуждым ему вещам, даже таким, которые его в известной мере унижали. Некая мазохистская черта».
«И что еще ты в нем приметил?»
Улло не понадобилось времени на размышление: «Его противоречивость».
«В чем?»
«Противоречие между грубостью текстов и мягкостью поведения. Противоречие почти трагикомическое, кстати, между неприятием пузатых и его ранним пузцом. И между этой его пузатостью и прямо-таки резиновой спортивной гибкостью. Между его образованностью и ребячливостью, если хочешь».
Я подождал немного, но Улло молчал.
Я сказал: «Хорошо. Ты коснулся газет того лета, обзора русских событий — и обсуждения их в том доме. Расскажи об этом подробнее».
«Эти события были гвоздем тогдашних июньских газет. На фоне открытия прибрежной гостиницы, недели Женского Кайтселийта[51] и прочей местной мелочи. И на фоне эстонских событий. Визитов в Таллинн министров Сандлера и лорда Плимута, заседания Народного собрания и всего, что там происходило. И на фоне гражданской войны в Испании тоже. Ибо то, что творилось в Москве и во всей России, потрясало мир. Прежде всего самоубийство Гамарника. И потом слухи об аресте верхушки Красной армии. Объявление официальной Москвой этих слухов несостоятельными. И три дня спустя сообщение о разоблачении восьми предателей родины. А еще через два дня известие: над ними совершен суд. Все признали свою вину от и до. Их приговорили к смертной казни и привели приговор в исполнение. И кто же были эти негодяи, предатели родины? Гамарник — начальник политического управления Красной армии. Другие — маршал Тухачевский и его генералы.
