Толпа заворошилась: вскакивали, кричали, стражники бежали к помосту, бряцая оружием. Скрутили всех троих, пока те не успели очухаться.
— Ты будешь гореть за это! — сплюнул Рат на полу белого плаща Гэвина, когда одержимые прошли мимо. Маршал проводил их мрачным взглядом. Нестерпимо хотелось прочитать его мысли, мысли того, кто для всех оставался загадкой.
Телепатов допрашивали опытнейшие дознаватели ордена, осматривали лучшие целители, изучали самые начитанные книжники. Никаких ответов, никаких следов одержимости и нарушений в ауре, кроме разноцветных глаз и истовой веры в Единого, хотя прежде они даже в божественности Безликого сомневались. Хоть и косвенно, но это доказывало связь единоверцев с демонами.
Жаль, опасность оценить смог лишь Гэвин. Цитировал самые жуткие места из Кодекса ордена и требовал, чтобы от одержимых избавились. Демоны бы побрали его правильность. Ему самому-то место в Большом Совете досталось только за принадлежность к древнейшему роду — ещё большее нарушение Кодекса!
Почему они оказались по разные стороны баррикад, ведь цель у них одна — защитить орден. Защитить людей — так поправил его Гэвин, такой же романтичный дурень, как отец. Жерард обязан спасти его и всех недальновидных дурней.
Чтобы увериться в правильности пути, нужно получить последний знак — имя и лицо. Если не выйдет, можно не мучиться: корпеть в лаборатории над новыми медитативными практиками, а то и вовсе отойти в опиумные грёзы.
Именно в грёзах Жерард отыскал первый знак, в Сальвани, сказочной стране своего детства, где нет снега и небо не бывает серым. Ему было пять. Тогда он впервые увидел единоверцев. Отец вызвался посмотреть больных и взял в их лагерь Жерарда, чтобы приучать к ремеслу целителя.
В аскетичных серых хламидах единоверцы походили на длинноногих цапель. Измождённые, с мрачными до костей обветренными лицами. Разбитые губы шептали молитвы. Запах немытых тел вызывал дурноту. Враждебные взгляды пугали, но отец их не замечал до тех пор, пока у него на руках не умерла изуродованная оспинами женщина. Тогда в него полетели камни.
Булыжник чиркнул Жерарда по виску, лишив чувств, но открыл нечто невероятное внутри самого себя. Он был душой огня, бежал по залитым солнечным светом улицам Констани к фонтану посреди главной площади.
В искристых брызгах танцевали духи, нагие, бесполые, идеальные в своей непорочной чистоте. Ни одной эмоции не выражали ни лица, ни движения, ни голоса, которыми они изрекали волю мироздания. Духи воды, земли и воздуха вещали о том, как спастись от единоверческой саранчи с юга. Парки: Нона, Децима, Морта. Мойры: Клота, Лахесис, Антропос. Норны: Урд, Верданди, Скульд. Он сам, Жерард Пареда, сын сальванийского целителя и норикийской леди из ордена Сумеречников, Дух огненный, центр и источник, повелевающий голосами. Вершитель судеб мира.
