— Добрый вечер, — сказал он по-русски.
Затем с какой-то длинной французской фразой он обратился к Лютеции. Я мало что из нее понял. Было впечатление, что меня он не узнал или не захотел узнать. Лютеция обернулась, улыбнулась и сказала ему несколько слов. Она наполовину утопала в кресле, в руке у нее была большая кисточка, я видел Лютецию в двойном изображении: вживе и в зеркале. Лакатос направился к ней, он по-прежнему заметно хромал. На нем были фрак, в петлице которого пламенел неизвестный мне красный цветок, и лаковые сапоги.
Что касается меня, то я сильно сник. У меня было явное ощущение, что и для Лютеции, и для Лакатоса я — неживой человек. Я бы и сам засомневался в моем существовании в этой комнате, если бы своими глазами не увидел, как Лакатос, подтянув вверх рукава фрака (я слышал тихое шуршание его манжет), взял из рук Лютеции кончиками двух пальцев ее кисточку для пудры. И тут он принялся не просто пудрить женскую спину, а как бы создавать совсем новую спину. Его руки начали чертить в воздухе какие-то непонятные круги, он то нагибался, то, становясь на цыпочки, вытягивался всем телом, и все это для того, чтобы в конце концов коснуться кисточкой спины Лютеции. Он покрывал ее спину пудрой с таким усердием, как можно, к примеру, белить стену. Все это тянулось, тянулось, Лютеция улыбалась, и я видел в овальном зеркале ее улыбку.
Наконец Лакатос так непринужденно повернулся ко мне, словно еще раньше узнал меня и поздоровался. Засунув руки в карманы брюк, он сказал:
— Ну, старина, вы тоже здесь?
В его карманах перекатывались и звенели серебряные и золотые монеты. Мне был знаком этот звук.
— Вот мы и встретились, — снова начал он.
Я молчал.
— Как долго вы еще будете надоедать этой даме? — после продолжительного молчания спросил он.
— Я надоедаю ей не по своей воле. Это моя служба! — сказал я.
— Служба! У него служба! — воздев руки к потолку, заорал он, а затем, подойдя к Лютеции, что-то сказал по-французски.
Подозвав меня к зеркалу, поближе к Лютеции, он сказал:
— Все ваши коллеги ушли, оставив дам в покое. Понятно?
— У меня служба, — возразил я.
— Я их всех подкупил! Сколько вы желаете?
— Нисколько!
— Двадцать, сорок, шестьдесят?
— Нет!
— Сто?
— Нет!
— Больше предлагать я не имею права.
— А и не надо, вы лучше сами уходите, — сказал я.
В этот момент раздался звонок, и Лютеция покинула костюмерную.
— Вы пожалеете об этом! — сказал Лакатос и вышел за ней.
Я остался сконфуженный и подавленный. До одури пахло гримом, духами, пудрой, пахло женщиной. Раньше для меня все эти запахи не существовали, или я их не замечал. Что я вообще знал? И вдруг этот смешанный запах захватил меня, как дурман, как бесовское зелье. Казалось, он исходил не от Лютеции, а от моего друга Лакатоса. Как будто до его появления ни духи, ни грим, ни женщина не имели никакого запаха, но вот он пришел и пробудил все эти запахи к жизни.
