На следующий день мы собирались допросить Ракель, дочь Вальдеса. Оставалось надеяться, что девушка хоть немного осведомлена о личной жизни отца, только тогда мы сделаем пусть маленький, но шаг вперед. Однако удача нам не сопутствовала, Ракель манерой поведения напоминала свою мать – была бесстрастна и держалась с ледяной холодностью. Она все время отводила в сторону свои прекрасные темные глаза и на любой наш вопрос отвечала отрицательно.
– Твой отец рассказывал тебе о своей работе?
– Нет.
– Он был с тобой откровенен?
– Нет.
– Он упоминал когда-нибудь о том, что ему угрожают.
– Нет.
Нет, нет и еще раз нет. “И чего ради мы теряем с ней драгоценное время?” – подумала я и сразу же прямо заявила об этом девушке, устав от ее уклончивости. Как ни странно, моя не слишком вежливая реплика на Ракель подействовала, и она позволила себе каплю искренности:
– Простите, если я заставила вас напрасно тратить время. Не думайте, что я просто не хочу ничего говорить. Я и на самом деле всегда мало что знала про отца. Да и предпочитала не знать лишнего. Всякий раз, когда он собирался рассказать мне про свою работу или про свою жизнь, я разговор сворачивала. И в конце концов он уже и не пытался заводить со мной откровенные беседы.
– А можно поинтересоваться, почему ты так себя вела?
Она закатила глаза, старясь показать, что вопрос ей крайне неприятен. Я даже подумала, что она вообще не станет на него отвечать, но девушка после долгой паузы посмотрела на меня в упор и спросила в свою очередь:
– А вам нравились передачи моего отца?
Пойманная врасплох, я замямлила:
– Понимаешь, это… должна признаться, я нечасто их видела.
– А я часто, – выпалил Гарсон.
Девушка повернулась к нему и с вызовом повторила вопрос:
– И что вы о них думаете?
– Грязь и мерзость, – ответил Гарсон, не моргнув и глазом.
Ракель Вальдес грустно улыбнулась:
– Выходит, тут не о чем больше и говорить. Иногда я обедала с ним по воскресеньям, потому что он все-таки был моим отцом. Мы встречались, проводили вместе какое-то время – и все. Но у меня не было ни малейшего желания прикасаться к этому свинству.
– А его личная жизнь тоже была свинством?
– Этого я не знаю. Об этом он никогда не заговаривал.
Тут я решила завершить допрос, который не принес нам ни единого интересного факта:
– Хорошо, Ракель, ты можешь быть свободна.
Не знаю почему, но девушку поразила резкость, с какой я прервала нашу беседу. На ее лице вспыхнуло что-то похожее на чувство вины. Она стала извиняться:
