Иногда со скрытой от меня стороны Ирининого существования приходили неожиданные известия в виде синяков в разных местах ее тела. Гурий время от времени поколачивал ее, надо полагать, в воспитательных целях, потому что не сильно, но тем более обидно.
Поворачиваясь в постели с боку на бок, Ирина показывала мне следы его рукоприкладства: «Вот, вот… и вот еще… Ладно бы он меня только бил, мне себя не жалко, на мне все как на кошке заживает, но он ведь еще и платье мое порвал, которое сам же подарил!» Я внимательно исследовал голубые, иногда желтоватые или коричневые синяки, точно они были специально мне адресованными посланиями, осторожно гладил их, едва касаясь, стоило дотронуться чуть сильнее, как Ирина морщилась от боли.
Каждый из них был клеймом, знаком того, кому принадлежит ее тело. В конце концов возник на моем пороге и сам хозяин.
О своем приходе Гурий предупредительно сообщил заранее, так что я мог не опасаться, что он случайно столкнется с Ириной, бывшей у меня накануне. На нем был тот же самый, что и в прошлый раз, белый плащ с залегшими между складками, пахнущими водой мартовскими тенями. Гурий был хмур, небрит, с похмельными мешками под глазами.
– Не звонил? – спросил он, едва войдя.
– Пока нет, – ответил я, что было неправдой: за время, прошедшее после посещения театра, я уже несколько раз разговаривал с Некричем по телефону. Он жил у Кати; когда она уходила на работу, оставался один, и иногда на него накатывали приступы такого страха, что он не мог больше сдерживаться и звонил мне.
– Объявится, никуда не денется. Куда ему деваться?.. Столько людей его по всей Москве ищет… Хотя запрятался он глубоко… – Говоря, Гурий не глядел на меня, осматривая комнату, точно его не оставляла надежда, что Некрич скрывается где-то здесь. Потом вдруг повернулся ко мне: – Скажи, где он, ты же знаешь.
Этого вопроса я, в общем, ожидал, поэтому ответил без запинки:
– Знал бы – сказал бы.
– Не бойся, мы убивать его не станем… Только поговорим по душам. Должна ведь и у Некрича душа быть… Или нет, как ты считаешь?
– Душа – это то, что внутри, а Некрич весь вывернут наружу. За душу ты его навряд ли поймаешь.
– Думаешь?.. – Гурий поморщился и, не докурив до конца сигарету, раздавил в пепельнице окурок с таким отвращением, как если бы это и был Некрич. – Где же его искать? Лепнинский сказал, будто тот ему говорил, что недели не может прожить, чтобы на музыкальный концерт не сходить. В консерваторию. Ладно, я поверил, посадил в эту самую консерваторию человека, чтобы на каждом концерте сидел, ни одного не пропуская. Через неделю не выдержал парень, срываться стал, чуть что – в слезы, потом запил, пришлось заменить. Второй и недели не продержался, загулял по-черному.
