— Шон, я буду говорить с тобой прямо и начистоту. Русские предполагают, что среди нас стукач, — сказал я, внимательно наблюдая за его лицом, ожидая какого-либо сигнала или признака в его поведении, когда говорил эти слова. Его глаза становились больше и испуганнее, он был в шоке, во всяком случае, так казалось. — И мне не нужно объяснять тебе насколько это плохо было бы для нас, не так ли?
— Нет, нет, не нужно, — тихо сказал он, вновь облизнув губы, когда уставился на меня, словно боялся сказать слишком много. Или слишком мало. — Кто… кто это, по-твоему?
Я пожал плечами:
— Если честно, пока не знаю. Поэтому я здесь.
— Почему? Ты думаешь, я могу что-то знать?
Я, опять же, неопределенно пожал плечами. Я больше ничего не говорил. Только пристально смотрел на него и ждал ответа. Время от времени молчание могло быть лучшим твоим другом. Иногда виновный сам выдавал себя, если дать ему время.
Не дождавшись ответа от Шона, я спросил:
— Ты что-то знаешь?
— Черт, мужик, — вставая, сказал он и начал мерить комнату шагами. — Я не знаю, черт возьми. Клянусь, Флинн. Никто не говорил мне ни слова насчет работы на копов. Ты же знаешь, я сказал бы тебе, если бы что-то услышал.
Я хотел верить ему, хотел. Но он запаниковал. Он расхаживал по комнате то вперед, то назад, словно тигр, запертый в клетке, и каждый раз, когда направлялся в сторону двери, я опасался, что он может сбежать. Я встал и подошел к нему, схватив его за плечи. Его глаза были широко раскрытыми, почти безумными, а на лбу выступили капли пота.
— Возьми себя в руки, Шон, — сказал я, немного встряхнув его, чтобы он прекратил бормотать. Теперь он вел себя странно. Слишком странно, как по мне. — Возьми, черт побери, себя в руки. Это серьезное дерьмо, и если ты что-то знаешь или же сам обращался к копам — я должен знать!
Он уставился на меня так, словно был удивлен видеть меня, стоящим здесь:
— Ты думаешь, это я гребаный стукач? За кого ты меня принимаешь? Флинн, я могу быть кем угодно, но не долбаной «крысой».
Он боролся с моей хваткой, пытаясь вырваться из рук. У меня не было иного выбора, как толкнуть и прижать его к стене. Я наклонился ближе и прищурился, пытаясь просто донести до него, насколько серьезным было все это дерьмо.
— Послушай, Шон, если ты не расскажешь мне, мать твою, правду, ты будешь мучиться от боли, ты слышишь меня? Братья, они не церемонятся со стукачами и не позволят тебе умереть быстрой и спокойной смертью. Ты можешь быть нашим братом, но если у нас возникнут какие-то сомнения, то твоя смерть будет гораздо мучительней, чем у некоторых обычных врагов, — прорычал я полным ярости голосом. — Мужик, мы не просто пристрелим тебя и выбросим тело в гребаную реку. Такое для шпаны и отбросов. Если ты гребаная «крыса», мы удостоверимся, чтобы ты, в первую очередь, раскаялся в своем жизненном выборе. Мы, безусловно, точно знаем, как сломать человека. Как заставить его пронзительно кричать и рассказать нам все, что он, черт возьми, знает. Это то, чего ты хочешь, Шон? Мы должны заставить тебя кричать для того, чтобы ты заговорил, а?
