– Что? – вытаращилась я, рассматривая Джонни, как видение из параллельного мира.
– Что слышала. Ты чай допивать-то будешь? – И он сунул чашку с мутью мне в руку. Я машинально кивнула и сделала большой глоток, даже не заметив, насколько мерзкий у мути вкус.
Назад в Башню я шла так, словно мне в лицо дул ураган. Я не знала, что делать, как объяснить Саше то, что я узнала и как вообще понять то, что происходит. Крендель в командировке, а Сашу Гусева собираются уволить? Да еще по статье, чтоб другим неповадно было? Неповадно было «что»? В бадминтон играть? Потому что тренировки и периодические ранние уходы с работы – вот и все прегрешения Саши Гусева перед родным Муравейником. Он был хорошим кодером, отличным «пастухом котов», умел найти с нами общий язык, не придирался, добивался поставленных задач, избегал острых углов… В общем и целом он был совершенно белым и пушистым, насколько только может быть пушистым программист, в совершенстве владеющий ассемблером и прочими С++.
Пока я стояла в холле Башни в ожидании лифта, вся тяжесть полученной информации навалилась на меня, как пресс для старых ржавых авто. Я стояла, почти сплющенная, превращенная в лепешку необходимостью рассказать Саше то, что я узнала, и чем ближе подъезжал к первому этажу наш неторопливый лифт, тем меньше я хотела рассказывать ему хоть что-то. Я думала – вдруг Джонни ошибся. Я думала – вдруг речь идет не о нашем Гусеве. Мало ли, в конце концов, Гусевых в нашем холдинге! И даже если – если – это наш Гусев, будет ли правильным вот так обрушить на него новость? Не вызовет ли такой поступок цепную реакцию, хаотическую последовательность событий, в истоках которых буду стоять я? Вдруг Саша взбесится, потеряет самоконтроль, пойдет бить морду Постникову?
Не то чтобы я была против такого поворота событий.
Но разве можно чего-то добиться в наше время битьем морды? Разве что дисциплинарного взыскания, уголовного процесса, претензий, всяких разборок, где будут встречаться такие слова, как «моральный ущерб» и «телесные повреждения». Уж Постников своего не упустит. В его липовом институте, где он учился неизвестно чему, явно преподавали «скотство» и «умение подставлять ближнего своего» – в этом он был мастером. Я вошла в лифт и машинально нажала на кнопку двадцать шестого этажа, доехала туда – на нашу верхотуру, но отчего-то застыла перед открытыми дверями. Так и не вышла. Двери закрылись, и я покатилась обратно, вниз. Я вышла на этаже бухгалтерии и пошла искать Машу Горобец. Я предпочла бы посоветоваться, что мне делать в этой ситуации, с Игорем. В конце концов, на то он и психотерапевт – мой благородный идальго, чтобы разбираться в человеческих мотивах и том, как лучше донести мысль, что тебя собираются уволить по какой-то статье так, чтобы не вызвать у человека приступа неконтролируемой ярости или отчаяния. Но в случае с Сашей Гусевым я боюсь, что Игорь Вячеславович может оказаться лицом заинтересованным и не самым объективным. Перспектива Сашиного увольнения не может не порадовать Апреля, если я ему, конечно, небезразлична. В этом я уверена не была. Игорь Вячеславович был настолько хорошо воспитан, что читать по нему, как по открытой книге, было категорически невозможно. Он улыбался, пододвигал тебе стульчик, говорил с тобой на интересные темы, проявлял искренний интерес, а ты сидела и никак не могла избавиться от подозрения, что он безумно скучает и только отсчитывает минуты до конца этого свидания.
