— Руки назад!
Вспомнил, что об этом порядке мне говорили соседи по камере. Подчиняюсь и следую дальше. Минуты через три мы стояли уже в коридоре здания ГПУ. Мой страж постучал в одну из дверей и, скрывшись, через минуту вышел и приказал мне заходить. Волнение нарастало. Вхожу. На столом сидит следователь лет 25 с самодовольной физиономией. Зная заранее, что к столу следователя при допросе подходить не разрешается, остановился в ожидании у дверей. Следователь обращается ко мне достаточно вежливо, называя по имени и отчеству, хотя мы никогда друг друга не встречали.
— Итак, Виктор Иванович, надеюсь, вы в тюрьме уже познакомились со многими вещами, поэтому думаю, что в отношении вас, не придется применять крайних мер. Вы нам расскажете все откровенно.
Одновременно предлагает сесть за стол, стоящий в углу комнаты, на котором приготовлены бумага и карандаш.
— Вот, садитесь и искренно опишите все.
Я задаю невольно вопрос:
— О чем же мне писать?
Снова достаточно вежливый ответ:
— Ну, как — о чем! О всей вашей фашистско-шпионской работе.
Как будто по голове ударили молотом. Забыв все рассказы о конвейере, взбешенный, весь дрожа, я закричал:
— Как вы смеете говорить мне подобные вещи.
Выдержка следователя так же быстро исчезла, а с ней вместе и вежливый тон. Вскочив с места, он заорал в свою очередь:
— Так вот как ты, фашистская сволочь, начинаешь на меня еще кричать! Кто здесь следователь — ты или я?
Вероятно я посягнул на прерогативы, принадлежащие исключительно советскому следователю.
— Садись и пиши, иначе сейчас же познакомлю с каруселью.
Что такое карусель — я не совсем ясно себе представлял. Но злоба бушевала внутри меня. В этот момент я забыл все рассказы товарищей и ожидающую меня участь. Срывающимся голосом заявляю:
— Я уже знаю вашу карусель. Вам не удастся меня запугать, а сочинять на себя все равно ничего не буду.
Разговор был очень короткий.
— Не будешь. Ну и не надо, — идем.
Не успев ничего сообразить, я был втолкнут в комнату размером метров 25–30. В ней находилось человек двадцать. Одни сидели за большим столом и писали, другие стояли по стенкам, а часть лежала кучей в углу. Молниеносно кто-то сорвал с меня шубу и бросил на лежащих. Через секунду следователь надел на руки уже знакомые мне браслеты и без напускной вежливости, а привычным тоном площадной брани приказал встать в угол. Наблюдая происходящее, начинаю понемногу соображать, что, вероятно, это и есть знаменитый конвейер. Внимательно изучаю окружающую обстановку. Человек десять в наручниках и без таковых стояли в различных позах по стенам комнаты. Одни держали руки вверх, другие соединены наручниками попарно, а третьи стояли на коленях. Это, вероятно, особо злостные преступники, упорно не желающие сознаваться в содеянных наступлениях. За столом сидела группа в пять человек, скрипевшая карандашами по бумаге. Их лица выражали тоску и желание, как видно, придать большую правдоподобность своим новеллам. В углу лежали уже окончательно покаявшиеся в ожидании переброски в тюрьму.
