Память подвела Колю. На поверхность всплыли два сходных по звучанию, но совсем неподходящих слова: «вода» и «баня».
Быстрее всего справлялась с подобными поручениями «легкая кавалерия», или «лекалери», как говорили япончата.
Сандзо с товарищами целыми днями играл где-нибудь поблизости от комендатуры. Выйдет капитан и крикнет:
— Легкая кавалерия! Ко мне!
И тотчас откуда-то из-за угла дома или из-за штабеля досок выскакивает табунок ребят и, топоча, как настоящие жеребята, деревянными подошвами гэта, бежит к комендатуре. Сандзо, как заправский самурай, выпячивает грудь и подает команду:
— Ки-о цукэ![29] — И докладывает: — Кисури-сан! Лекалери гута!
— Ясумэ![30] — тотчас откликнется, смеясь, Кисурин и дает «лекалери» задание.
Взметнув песок перекладинками гэта, «лекалери» несется выполнять задание. И вскоре нужный человек уже отвешивает низкий традиционный поклон у двери Кисури-сана.
По приказанию капитана за хорошую службу Сандзо с товарищами каждый вечер получал от старшины пару банок любимого мандаринового компота и мешочек вкусных солдатских галет с леденцами. «Лекалери» тут же, где-нибудь на досках, вскрывала банки и устраивала пир.
* * *
Когда 6 августа 1945 года американцы взорвали атомную бомбу над Хиросимой, капитан Кисурин, как и многие другие, недоумевал. Зачем такое зверство! Зачем убито сто тысяч ни в чем неповинных мирных людей!.. Он тогда не мог знать, как и не знали другие, что вновь испеченный президент США Гарри Трумен, отправляя в полет эту черную смерть, сказал своим приближенным: «Если она, как я полагаю, взорвется, то у меня, безусловно, будет дубина для этих русских парней…»
Только три месяца назад пал Берлин. Еще пол-Европы лежало в развалинах. А уже новый претендент на мировое господство поднимал атомную дубину и грозил ею советским людям… Бросили на Хиросиму, чтобы испугать Москву.
Ничего этого не знал капитан Кисурин. Но он знал главное: теперь здесь проходит граница СССР. В двадцати пяти километрах от острова — оккупированный американцами Хоккайдо. Бывших союзников отделяет только холодная вода пролива Измены.
Вечером, когда в домах селения погаснут красноватые огни керосиновых ламп и жители спокойно уснут, начинается вторая жизнь комендатуры. Выставляются посты и дозоры. Вдоль побережья океана чуть скрипит песок под сапогами патрулей. Время от времени раздастся негромкий оклик: «Стой! Кто идет?»… Иногда где-то на берегу вдруг прозвучит выстрел, резанет воздух короткая очередь автомата. И снова тишина.
