— И ты будь здрав во имя господне, — отвечал Ворон. — Садись.
Серафима налила в чашку отвару, с поклоном подала ему:
— Согрейся, Елистарх, и меду откушай.
— Спасибо. А иного у вас нету? По погоде надо бы чего покрепче. На дворе-то холодно. — Елистарх отпил горячего настою, оглядел сидящих в горнице.
— Иного не держим, — ответила Серафима.
— Крепкое, Елистарх, сам знаешь, на двое способно. Сначала от него горячо, потом — зябко.
— А его, крепкого, еще подкрепить потом можно, — заулыбался Елистарх.
— Природный ты целовальник, Елистарх, как поглядеть, — сказал Авила Парфен. — Уговаривать умеешь. Да крепкое, знаешь, крепким подкреплять, — конца не видать.
— Ну и что?
— Я слышал, Васюта к тебе ходит.
— А чего? Ходит и ходит. Вольному воля.
— Это так, вольный — он и есть вольный, — не отставал Авила Парфен. — Да еще и соседа моего, Михайлу, тоже ты к себе, скверный мужик Елистарх, зазываешь.
— Чего это я — скверный?
— Сам знаешь. Чего Михайле у тебя делать? Крепким его угощаешь?
— Ну и угощаю. А что?
— А что берешь?
Елистарх не ответил, будто занялся отваром. Пил, нахваливая:
— Ах, хорош у вас кипяточек — душистый.
Все молчали, смотрели, ждали.
— Говорю, — чего берешь? — не отставал Авила Парфен.
— Ах, отстань, Авилушка, чего дознаешься!
— Не хочешь сказать? Ну, ладно, я скажу: лис берешь. Горностаев берешь и куниц же тоже берешь, обоюдный ты мужик!
— Чего это я — обоюдный?
— Оттого, что ты и туда и сюда, и на всякое дурное дело повадлив.
— Вот оно как выходит! — покачал головой Иона. — А я и не знал!
— Да. Но — ничего. Это дело еще поправить можно.
— Как? — спросил Иона.
— Когда я, грешник, мельницу еще только заводить начал, — нахмурясь, говорил Авила Парфен, — у меня водяной часто баловал. Пока не привык. То в воду столкнет, то глаза отведет, что я пазы в бревнах не там, где надо, вырублю — никак избяного венца не сладишь. А один раз — надо же! — что учудил? Жернов новенький, только что вытесанный, ночью на сосну высоченную взволок, да оттуда на каменья и кинул! Ну, жернов, конечно, надвое раскололся.
— Ну и что? Что дальше-то? — спросил Елистарх.
— А ничего. Как он раскололся, так с тех пор там и лежит, травой зарос. Но — учти, каждая его половина — хоть она и половина, а тяжелая. Ох, и тяжелая! — Авила Парфен смутно улыбнулся. — Смекаешь?
— Смекаю. — Елистарх повертел головой, почесал бороду. — Ты хочешь сказать, Авила Парфен, что и одна половина жернова утянет под воду на дно, если ее мне на шею привязать?
