Сильвестр сердито засопел. Ему никто и никогда не говорил, что он тупарь, и с оценкой Трофима Юрьевича он совершенно не согласный, однако противиться посчитал неуместным: слишком мрачное будущее определил семейный благодетель в случае непослушания. Не устраивало подобное Сильвестра. Никак не устраивало.
А Трофим Юрьевич дожимал:
— Ленин и Сталин святыми почитались в народе. Святой была и партия ими ведомая. Но это — вчерашний день. Сталина стащили и с бойницы, и со всех пьедесталов. Стащили те, у кого рыльце тоже в пушку, кто повит меж собой круговой порукой преступности. Открыт малый клапан, а каково брожение умов?! То ли еще будет, когда твои, друг мой, сверстники возьмут бразды правления, когда дети тех, кто кормил комаров на сибирских лесозаготовках и мучился в грубых тисках уголовщины, а в лагерях их диктат держался твердо, и дети тех, кто беззаконно расстрелян, обретут голос и, что вполне возможно, возьмут верх в обществе, общество содрогнется от того, что узнает. И презрение, а с ним и ненависть, коснется всех. Интеллигенция станет кручиниться о загубленных гениях; военные поминать добрым словом расстрелянных маршалов, генералов, полковников и видеть в той пронесшейся по командирским рядам косилке все беды и поражения первых дней войны; мужики на завалинках станут вспоминать о показных судах, которые судили сирых вдов, мальцов-несмышленышей либо солдаток, опухших от голода, за торбу зерна, взятого с колхозного тока — да, друг мой, за хищение социалистической и колхозно-кооперативной собственности по закону тысяча девятьсот тридцать второго года все граждане, начиная с двенадцати лет, квалифицировались как враги народа. А что это значит? «Не менее десяти лет…» Или ты думаешь, друг мой, что забыли зло члены семей «врагов народа»? Нет и нет! Они тоже становились отверженными. По статье пятьдесят восьмой уголовного кодекса. И вот когда все это обретет мощный голос, тогда мы с великим удовольствием станем потирать руки и восклицать: «—Свершается!»
— Зачем же теперь шатать армию? — ухватившись, как показалось Сильвестру за разумную мысль, бросил он себе спасательный круг. — Как я понял, благоприятное время еще не подоспело.
Трофим Юрьевич не выразил недовольства тем, что ляпнул Сильвестр, поднял рюмку спокойненько, полюбовался янтарной прозрачностью коньяка, глотнул глоточек и принялся за шашлык, услужливо поданный ему Владимиром Иосифовичем.
Пауза длилась долго. Пока не опорожнил Трофим Юрьевич шампур и не вернул его Лодочникову. Отер губы салфеткой, старательно вытер прозрачные свои руки, будто собирался ими брать что-то стерильное, и только тогда заговорил вновь. Начал с вопроса:
