Вот и сейчас, в эту волшебную ночь католической Пасхи, или «вельканоц», как её называли поляки, он восторженно слушал орган во время пасхальной службы. Ксёндз святил ярко расписанные яйца, калачи, печенье в виде птиц и зверей, свиные головы, колбасы. Тяжёлый запах снеди смешивался с ладаном. Потрескивали многочисленные горящие свечи. Единственно, что смущало юного рыцаря, — это глаза пани Магды, жены пана Стаховича, седоусого хозяина дома, где снимал Николай квартиру вместе с братьями и подпоручиком Николаем Дурново, адъютантом князя Волконского. Белокурая полька прекрасными голубыми глазами частенько стреляла в его сторону, не давая сосредоточиться на музыке и возвышенных переживаниях.
«Вот ведь паразитка, — ругался про себя Николай, — о душе в костёле надо думать, а эта задрыга и в святом месте о теле забыть не может». Правда, и он тоже, ведь фигурка у неё — дай боже! — об этом прапорщик знал не понаслышке. Как ни сопротивлялся молодой офицер, беря пример со святого Иосифа, но против польских чар не смог устоять. Прошлое Вербное воскресенье, когда молодёжь хлестала друг друга «пальмами», пучками вербных прутьев и у костёлов жаки-школьники, ставшие в два ряда, шутливо повествовали о своём житье-бытье, бедах и тяжести поста, подставляя котомки для лепёшек и прочей снеди, которыми оделяли их горожане, в этот памятный день Николай, презирая сам себя, пробирался воровато сквозь густую праздничную толпу к неприметному домику в тихом переулке, где его ждала прекрасная пани Магда. И случилось то, что и должно было случиться: на одного мужчину в армии российского императора стало больше.
— Теперь хоть ты знаешь на своём опыте, от чего так долго отказывался, — прокомментировал грехопадение товарища красавчик адъютант Николай Дурново, вертящийся, как обычно, перед зеркалом, увлечённо взбивая кудрявые височки. Он ухаживал, и довольно успешно, за подружкой пани Магды.
— Да уж! — хмыкнул недовольно прапорщик. — Знать-то я знаю, только от этого мне не легче.
Николай чувствовал, к своему стыду, что сил отказаться от пани Магды, во всяком случае сейчас, у него точно не было. Теперь-то уж отлично понимал, как красотки могут вить верёвки из самых свирепых мужчин. И сейчас под сводами костёла никак не мог сосредоточиться на великой музыке Баха. Перед глазами вставали сцены свиданий с чаровницей Магдой, и ему то хотелось кинуться к ногам красавицы, то сжимались кулаки и охватывало страстное желание подраться с каким-нибудь поляком. В общем, чёрт знает что творилось в душе у благоразумного обер-квартирмейстера, который совсем недавно безмятежно читал Руссо и штудировал книгу по фортификации да мечтал получить Георгия в петлицу за предстоящую Литовскую кампанию. И тут вспомнил, как катался с горки с Наташей Мордвиновой, как целовал её тёплые, невинные губы. Слёзы показались на глазах молодого воина. И не мог понять, что же вызвало их: то ли эта великая музыка, то ли глаза пани Магды, то ли воспоминание о Наташе? Николай плакал, и на сердце у него было так грустно и одновременно сладко, как ещё не бывало никогда. Наивный прапорщик и не догадывался, что польское слово «чаровница», которое так шло белокурой польской красавице, означает по-русски «ведьма»!
