— Об отречении? Никогда! Я ничего не подпишу! — дрожащими губами вымолвил Павел.
— Да чего вы с ним церемонитесь, — прорычал подошедший к ним вплотную очень высокий офицер. Это был Николай Зубов, брат фаворита. От него сильно разило спиртным. В руках он сжимал золотую табакерку императора, которую только что машинально взял со столика у кровати. — Да он сейчас любую бумагу подпишет, а завтра нас всех на дыбу и на плаху! — закричал он, хватая за лацканы халата Павла Петровича. По иронии судьбы именно Николай Зубов четыре года назад привёз в Гатчину известие, что Екатерина находится при смерти, и, объявив трагическую и радостную для сына новость, кинулся перед ним на колени.
— Пошёл вон! — рявкнул император и попытался ударить его в лицо, но не дотянулся: Николай Зубов был высок.
— Ах ты, гад, он ещё дерётся?! — задыхаясь от злобы, просипел Зубов и ударил в висок Павла Петровича табакеркой, судорожно зажатой в руке.
Царь рухнул на кровать.
— Кончайте его, — проговорил пьяный громила в офицерской форме и отступил в сторону.
Один из офицеров снял с себя шарф, который они носили на талии, и накинул его на шею государю. Раздалось хрипение и стоны, прерываемые пронзительными криками отчаянно борющегося за жизнь человека. Павел Петрович с силой задёргал руками и ногами в предсмертной судороге. Все присутствующие сгрудились вокруг кровати, словно свора хищников, опьянённая видом предсмертных мук своей жертвы.
— О боже, как кричит этот человек! — нервно барабанил по стеклу длинными и холёными пальцами стоявший у окна, спиной к отвратительной сцене, Платон Зубов. Он весь дрожал мелкой дрожью. — Это невыносимо! — вскричал он и выбежал, зажимая уши, из спальни.
Генерал Беннигсен ничего не говорил, а просто не спеша удалился из мрачной, освещаемой только одной свечой комнаты. За его спиной хрипы и стоны становились всё глуше и глуше.
Последнее, что увидел внутренним взором умирающий император Павел Петрович, были глаза Саблукова, печально и неотрывно смотревшие на него. Затем чёрная пелена заволокла всё.
А его сын Александр Павлович сидел в это время в спальне, в кресле у кровати, где лежала, открыв глаза, его супруга Луиза. Оба напряжённо молчали, вслушиваясь с испугом и надеждой в любые звуки, доносившиеся до них. Цесаревич был без мундира, в белых штанах и жилете, перетянутом голубой лентой. Он нервно подрагивал носком правой ноги, не спуская глаз с закрытой двери, когда к ним в спальню ворвался молоденький офицер из Семёновского полка, вдрызг пьяный, и весело проорал:
