— Какая благодать-то кругом, батюшка-воевода!
— Эй, стрелец, ты встань рядом со мной, поговорить надо.
— Это я вмиг, — отозвался стрелец, послал лёгкую буланую кобылку вперёд, и вот он уже рядом. — Слушаю, батюшка-воевода.
— Давай-ка побеседуем с тобой по душам. Запомни: меня зовут Михайло Борисыч Шеин. А тебя как?
— Меня-то? Так я Аниска Иваныч Воробушкин. Такая знатная фамилия. Да у нас, у ярославских, всё знатное. Вот и Волга от нас течёт, — широко улыбаясь, говорил Анисим.
— Ты в деревне вырос?
— Ага. Только наша деревня Воробьёво под самым Ярославлем. Лапоть из неё можно забросить на торг.
— Я вижу, ты хороший балагур.
— Так у нас в роду все Воробушкины такие. Балагурить мы можем с утра до вечера и с вечера до утра. Байки мы горазды складывать.
— А работать когда же?
— Так тоже с утра до вечера. Батюшка у нас крутой: как начнёт гонять всех нас, семерых братьев да шесть сестёр, — дым коромыслом. Я-то средненький рос, весь почёт мне от братьев и сестёр.
— Ты что умеешь делать?
— А всё могу. Но перво-наперво драться. Любого с ног сшибу.
— И это правда?
— Так уметь надо. Ну хитрю немного. Да ведь дерёмся-то мы только зимой, на Святки. А так всё работа. Я-то с двенадцати лет служкой в Никольском монастыре был. Там всему научили, даже хвосты коровам крутить.
— А дельному научился чему-нибудь?
— И этому научили. Кафтан могу сшить, коня подковать, дом построить и даже домовину выстругаю, — весело рассказывал Анисим и всё улыбался. На румяных щеках ямочки выступали, серые глаза озорно стреляли. — За девками ухаживать умею. Правда, в монастыре этому не учили.
— Знатный ты парень, выходит, а вот саблю знаешь зачем тебе на пояс повесили?
Посерьёзнел Анисим, ну точно так же, как сам Михаил, суровостью наливался. И в этом он весь проявился.
— Не для параду, батюшка воевода.
В таком духе разговор между Шеиным и его будущим стременным длился не одну версту. Слушая Анисима, Михаил сам часто улыбался, но чувствовал, что ярославский парень играет под простачка. Рассердить бы его, да что-то мешало. Скорее всего, глаза. Он смотрел на Шеина с какой-то небывалой преданностью. «Так не может быть. Мы и встретились всего ныне утром. Чтобы преданным друг другу, надо не один пуд соли вместе съесть, — размышлял Михаил и тут же пытался разозлиться: — Ведь поди нарочно смотрит преданно, а в речах вздор. И ничему поверить нельзя. Зачем это учили его коровам хвосты крутить?» — вспомнил Шеин.
Однако Анисим и впрямь был балагуром только для видимости, лишь для тех, кто сам был легковесен и не мог уловить внутреннюю суть человека. Михаил же умел посмотреть на человека со всех сторон. Во время первого же ночного привала, когда Михаил уже определил Анисима себе в стременные, он заметил, с какой любовью тот ухаживал за конями. Казалось, он забыл о себе и пёкся только о них. Ведя на водопой, он снял с них седла, уздечки, оставив лишь недоуздки: надо же дать коням отдохнуть от железных удил. Напоив коней, он задал им овса — всё старательно. Справившись с конями, Анисим принялся выполнять свой долг перед воеводой. Всё делал серьёзно, забыв о своём балагурстве. В этот день узнавания своего стременного Михаил остался им доволен.
