Самым нетерпеливым бойцом, а потому первым появился на московском льду молодой красавец князь Димитрий Черкасский. Тонкий в талии, широкий в плечах, в богатом атласном на бобровом меху кафтане, он долго прохаживался по льду, зная, что им любуется «вся Москва». Лицо у него обрамлено чёрной бородкой, брови тоже чёрные, глаза тёмно-карие, жгучие, нос с горбинкой. Димитрий Мамстрюкович Черкасский — потомок обрусевших кавказских князей — тоже служил в царском дворце. Он приехал на красивом чёрном скакуне, спешился, отдал коня стременному и теперь ждал себе противника. На князе были мягкие сапоги, но мороз его не донимал. Он всматривался в толпу тех, кто пришёл из Белого города, искал знакомое лицо. Он знал, что соперник придёт не ряженый. Не найдя его, Мамстрюкович подосадовал, начал злиться.
А его соперник, молодой боярин Михаил Шеин, только что покинул царский дворец и спешил на лёд Москва-реки. Однако в пути его задержала неожиданная встреча. Он увидел молодого дворянина Артемия Измайлова, с которым был дружен уже многие годы. Рядом с ним стояла ряженая под белочку девица. В руках она держала санки с высокой спинкой.
— Здравствуй, свет Миша! — воскликнул Измайлов.
— Будь здоров, Артемий! И твоей подружке низкий поклон.
— Ан нет, это не подружка. И тебе придётся погадать, кем приходится мне эта белочка.
— Куда ни шло! Я с сего часу вольная птица, и время есть погадать. А ну айда на реку!
— Спешишь-то куда?
— Так ждёт меня на Москва-реке соперник.
— Опять Мамстрюк?
— Он.
— Надоел он тебе.
— То правда. Да ноне я его отважу лезть на меня.
— И в прошлые Святки ты о том говорил.
— Знать, урок не пошёл ему впрок. Да сегодня всё будет по-другому. — Михаил поправил за поясом толстые рукавицы из овчины. — Ну так проводите меня? И «белочка» твоя полюбуется потехой.
— Мы за тобой, как нитка за иголкой, — ответил Артемий.
— Ну коль так, то помчали. А тебя, «белочка», я прокачу на санках.
И не успела незнакомка ойкнуть, как Михаил, словно пушинку, поднял её на руки и посадил в санки.
— Держись, голубушка.
В друге дни он не позволил бы себе допустить такую вольность, но в святочные дни, когда дозволено всё, что не оскорбляет личность, Михаил дал себе свободу прокатить незнакомку по вечерней Москве. И самому проехаться на запятках до Москва-реки. Там, надеялся он, незнакомка, задохнувшись от восторга и трепета, скинет свою маску, чтобы вдохнуть свежего воздуха и выдохнуть страх, навеянный полётом над длинным склоном берега.
