— Да здравствует его величество!
— Да, — отвечал граф де Хага, — да здравствует его величество король Франции! Не так ли, господин де Лаперуз?
— Граф, — сказал капитан любезным и вместе с тем почтительным тоном человека, привыкшего говорить с коронованными особами, — я только час назад оставил короля, и он был так милостив ко мне, что никто громче меня не крикнет «Да здравствует король!» Но так как через час я уже буду скакать на почтовых к морскому берегу, где меня ожидают два судна, которые король предоставил в мое распоряжение, то, выходя отсюда, я попрошу у вас позволения возгласить приветствие другому королю, которому я был бы счастлив служить, если бы не имел такого прекрасного господина.
И, подняв стакан, г-н де Лаперуз отдал графу де Хага глубокий поклон.
— Вы правы, сударь, и мы все готовы поддержать вас и выпить за здоровье графа, — произнесла г-жа Дюбарри, сидевшая слева от маршала, — но пусть тост провозгласит старейший среди нас, как сказали бы в парламенте.
— К тебе относятся эти слова, Таверне, или же ко мне? — спросил маршал со смехом, взглянув на своего старого друга.
— Не думаю, — заметил гость, сидевший напротив маршала Ришелье.
— С чем вы не согласны, господин де Калиостро? — спросил граф де Хага, устремляя на него свой зоркий взгляд.
— Я не думаю, господин граф, — начал с поклоном Калиостро, — чтобы господин де Ришелье был старейшим меж нами.
— А! Тем лучше, — произнес маршал, — значит, старейший — ты, Таверне.
— Полно, я на восемь лет моложе тебя. Я родился в тысяча семьсот четвертом, — возразил тот.
— Злодей! — сказал маршал. — Ты выдаешь мои восемьдесят восемь лет.
— Неужели, герцог, вам восемьдесят восемь лет? — спросил господин де Кондорсе.
— Бог мой, да! Этот расчет произвести очень легко, особенно такому выдающемуся математику, как вы, маркиз. Ведь я принадлежу к прошлому веку, к великому веку, как его называют; тысяча шестьсот девяносто шестой год — это дата!
— Не может быть, — сказал де Лонэ.
— О! Будь здесь ваш отец, комендант Бастилии, он не сказал бы, что этого не может быть, он, имевший меня своим пансионером в тысяча семьсот четырнадцатом году.
— Старейшим между нами я объявляю вино, которое господин граф де Хага наливает себе в эту минуту, — произнес г-н де Фаврас.
— Этому токайскому сто двадцать лет; вы совершенно правы, господин де Фаврас, — отозвался граф. — Ему должна принадлежать честь быть выпитым за здоровье короля.
— Одну минуту, господа, — сказал Калиостро, поднимая свою большую голову, обличавшую его энергию и ум, — я протестую.
