— Дитя мое, — продолжал Безмо, — вы знаете, что это от меня не зависит; я могу только увеличить ваш паек: дать стаканчик портвейну, сунуть пирожное.
— Боже мой, Боже мой! — застонал юноша, падая на землю и катаясь по полу.
Арамис не мог больше выносить эту сцену и вышел в коридор.
— Несчастный! — прошептал он.
— Да, сударь, он очень несчастен, но во всем виноваты родители, — сказал смотритель, стоявший около дверей камеры.
— Как так?
— Конечно… Зачем они заставили его учить латынь?.. Забивать голову науками вредно… Я едва умею читать и писать; и вот в тюрьму не попал, как видите.
Арамис окинул взглядом этого человека, который считал, что быть тюремщиком не значит быть в тюрьме.
Безмо тоже появился в коридоре, видя, что ни его утешения, ни вино не действуют. Он был расстроен.
— А дверь-то, дверь! — крикнул тюремщик. — Вы забыли запереть дверь.
— И правда, — сказал Безмо. — Вот возьми ключи.
— Я похлопочу за этого ребенка, — проговорил Арамис.
— И если ваши хлопоты будут безуспешны, — сказал Безмо, — то просите, чтобы его, по крайней мере, перевели на десять ливров, мы оба от этого выгадаем.
— Если и другой заключенный также зовет свою матушку, я не буду заходить к нему и произведу измерения снаружи.
— Не бойтесь, господин архитектор, — успокоил тюремщик, — он у нас смирный, как ягненок, и все молчит.
— Ну, пойдемте, — нехотя согласился Арамис.
— Ведь вы тюремный архитектор? — обратился к нему сторож.
Да.
— Как же вы до сих пор не привыкли к таким сценам? Странно!
Арамис увидел, что, во избежание подозрений, ему нужно призвать на помощь все свое самообладание.
Безмо открыл камеру.
— Останься здесь и подожди нас на лестнице, — приказал он тюремщику.
Тот повиновался.
Безмо прошел вперед и сам открыл вторую дверь.
В камере, освещенной лучами солнца, проникавшими через решетчатое окно, находился красивый юноша, небольшого роста, с короткими волосами и небритый; он сидел на табуретке, опершись локтем на кресло и прислонившись к нему. На кровати валялся его костюм из тонкого черного бархата; сам он был в прекрасной батистовой рубашке.
При звуке открываемой двери молодой человек небрежно повернул голову, но, узнав Безмо, встал и вежливо поклонился. Когда глаза его встретились с глазами Арамиса, стоявшего в тени, епископ побледнел и выронил шляпу, точно на него нашел столбняк.
У Безмо, привыкшего к своему жильцу, не дрогнул ни один мускул; он старательно, как усердный слуга, стал раскладывать на столе пирог и раков. Занятый этим, он не заметил волнения своего гостя.
