— Нет, дорогой Безмо, не буду. Но ведь все эти заботы относятся только к счастливцам пятнадцатиливровым, а о бедняге Сельдоне вы совсем позабыли.
— Извольте! В честь вашего посещения устроим и для него пир: он получит бисквит, варенье и эту бутылочку портвейна.
— Вы превосходный человек; я уже говорил вам это и снова повторяю, дорогой Безмо.
— Идемте, идемте, — заторопил комендант, у которого немного закружилась голова не то от выпитого вина, не то от похвал Арамиса.
— Помните, что я иду туда, только чтобы исполнить вашу просьбу, — сказал прелат.
— О, вы меня будете благодарить за эту прогулку.
— Так пойдем.
— Подождите, я предупрежу.
Безмо дважды позвонил; вошел тюремщик.
— Я отправляюсь в башни, — сообщил Безмо. — Не надо ни стражи, ни барабанов — словом, никакого шума.
— Если бы я не оставил здесь своего плаща, — промолвил Арамис в притворном страхе, — то мне, право, показалось бы, что я сам сажусь в тюрьму.
Тюремщик пошел вперед, комендант и Арамис за ним, рука об руку; несколько солдат, — находящихся во дворе, вытянулись в струнку при виде коменданта.
Безмо провел гостя по небольшому плацу; оттуда они направились к подъемному мосту, через который часовые беспрепятственно пропустили их, узнав начальство.
— Сударь, — громко спросил комендант Арамиса, чтобы каждое слово его было услышано караульными, — сударь, у вас хорошая память?
— Зачем вы меня спрашиваете об этом?
— Я имею в виду ваши планы и чертежи, так как даже архитекторам воспрещено входить в камеры с бумагой, пером или карандашом.
«Славно! — подумал Арамис. — Я, кажется, попал в архитекторы. Пожалуй, это похоже на шутки д’Артаньяна, который видел меня в Бель-Иле инженером».
И он, напрягая голос, заявил:
— Будьте спокойны, господин комендант: нам достаточно прикинуть на глаз, чтобы все запомнить.
Безмо даже бровью не повел; стража приняла Арамиса за архитектора.
— Начнем с Бертодьеры! — снова прокричал Безмо, чтобы его слышала вся тюрьма.
— Хорошо, — отвечал Арамис.
Потом Безмо обратился к смотрителю:
— Воспользуйся случаем и снеси в номер второй отложенные мною лакомства.
— В третий номер, дорогой Безмо, в третий, вы все время ошибаетесь.
— Правда.
Они стали подниматься по лестнице.
На одном этом дворе было столько засовов, решеток и замков, что их хватило бы на весь город.
Арамис не был ни мечтателем, ни человеком чувствительным; правда, в молодости он писал стихи; но сердце у него было черствое, как у всякого пятидесяти пятилетнего человека, который любил многих женщин или, вернее, был любим многими женщинами.
