Трое горожан беседовали, или, вернее, беседовали двое, а третий слушал. Выразим нашу мысль точнее и скажем, что третий, казалось, даже и не слушал: все внимание его было поглощено другим — он, не отрываясь, смотрел в сторону Венсена.
Займемся же в первую очередь им.
Стоя, он, вероятно, оказался бы человеком высокого роста. Но в данный момент он сидел на корточках и его длинные ноги, в бездействии, похоже, доставлявшие ему некоторые неудобства, были подогнуты, а руки, тоже непомерно длинные, скрещены на груди. Прислонившись к изгороди из гибких ветвей кустарника, он тщательно закрывал широкой ладонью лицо, не желая, вероятно, чтобы его узнали. Он оставил лишь узкую щель между средним и указательным пальцами, сквозь которую внимательно наблюдал за происходящим.
Рядом с этой странной личностью находился какой-то человечек; вскарабкавшись на пригорок, он разговаривал с толстяком, с трудом удерживавшим равновесие на склоне того же пригорка; чтобы не упасть, толстяк то и дело хватался за пуговицу на куртке собеседника.
Эти горожане вместе с сидящим на корточках человеком и составляли троицу, упомянутую нами в одном из предыдущих абзацев.
— Да, мэтр Митон, — говорил коротышка толстяку, — говорю вам, что сегодня на казни Сальседа будет самое меньшее тысяч сто человек. Смотрите: не считая тех, кто уже находится на Гревской площади или еще идет туда из разных кварталов Парижа, — смотрите, сколько народу собралось здесь, а ведь это только одни ворота! Судите сами: всех-то ворот, если посчитать хорошенько, — шестнадцать.
— Сто тысяч — эка загнули, милейший, — ответил толстяк. — Ведь многие наверняка сделают, как я, и, опасаясь давки, нс пойдут смотреть как четвертуют этого несчастного Сальседа, и будут правы.
— Мэтр Митон, вы слишком осторожничаете! — ответил низенький. — Вы рассуждаете, как плотник. Ничего, решительно ничего не случится, ручаюсь вам.
И видя, что собеседник с сомнением покачивает головой, он обратился к человеку с длинными руками и ногами.
— Не правда ли, сударь?
Тот уже не глядел в сторону Венсена, но ладони от лица по-прежнему не отнимал и теперь предметом своего внимания избрал заставу.
— Простите? — переспросил он, словно расслышав только слова, обращенные к нему, а не те, что предназначались второму горожанину.
— Я говорю, что на Гревской площади сегодня ничего не произойдет.
— Думаю, вы ошибаетесь. Ведь произойдет четвертование Сальседа, — спокойно ответил длиннорукий.
