Хватаю душ и направляю воду на голову Брук, и она закрывает глаза, когда пена стекает по ее телу.
О Боже. О Боже.
Ее соски упираются в лифчик, мягкие и сморщенные. И ткань ее белых трусиков прилипла к губам ее киски. Чертовски гладкой, как и вся она. Я резко перевожу взгляд к ее глазам прежде, чем вздрагивают ее ресницы, она открывает глаза и смотрит на меня. Ее овальное лицо, розовые губы, темные влажные волосы, блестящие от воды ресницы и эти золотые глаза, смотрящие на меня с таким выражением. Будто на этой земле больше ничего нет, на что бы она хотела смотреть, кроме меня. Мое горло, будто пересохло, когда я отодвигаю прядь влажных волос возле ее лба, мое сердце бьется так быстро, как оно еще никогда не билось ни за что в моей жизни.
Она такая красивая и совершенная, что мне становится больно дышать. Поднимая руки, обхватываю руками ее лицо так нежно, как только могу и смотрю на нее, затем одним пальцем касаюсь ее рта. Она забрала у меня этот рот, и я хочу его обратно. Хочу его обратно, потому что он мой. Он чертовски мой, и она убивает меня прямо сейчас, смотря на меня этими глазами, и я вижу её влажное и дрожащее тело.
— Этого никогда не случится, — грубо отвечаю я, потому что только через мой труп кто-то причинит ей вред, фаны или кто-либо еще.
По гладким сухожилиям ее горла вижу, как она сглатывает.
— Реми, тебе не стоило... говорить так обо мне. Они подумают, что ты и я... что ты и я... — она качает головой и смотрит на меня, задыхаясь.
— Что ты моя? — мягко продолжаю я.
Мгновение она моргает, затем смеется.
— Что смешного? — спрашиваю ее.
Открываю стеклянную дверь душевой, затем оборачиваю полотенце на своих бедрах и снимаю спортивные штаны. Она все еще смеется, когда я возвращаюсь к ней, оборачиваю в полотенце, поднимаю и несу к кровати.
Опускаю ее по центру, и я не уверен, веселит ли меня ее смех или нет.
— Мысль о том, чтобы быть моей, веселит тебя? — дразню ее.
Забираясь руками под ее полотенце, стаскиваю с нее трусики и снимаю лифчик, затем вытираю полотенцем ее тело и волосы быстрыми, уверенными движениями.
— Так ты считаешь, что быть моей – смешно? — настаиваю я, проводя полотенцем по ее обнаженной аккуратной груди, наблюдая за ней. — Это смешно, Брук? — повторяю я, глядя ей в глаза.
— Нет! — выдыхает она, ее смех полностью исчезает, когда она наклоняет свои бедра, помогая мне вытереть ее. Я вытираю ее ноги и, когда достигаю колена с небольшим шрамом, замедляю свои движения, обследуя его. Я никогда не хотел поцеловать что-то другое, кроме губ и киски, но я борюсь с желанием поцеловать ее поврежденное колено.
