Сжимаю дверную ручку и говорю сквозь щелку в двери:
— Брук?
— Реми, пожалуйста, не заходи сюда!
— Тогда подойди к двери.
Когда я слышу ее шаги, прижимаюсь ближе к краю, понижая голос, чтобы нас не услышали придурки на диване в гостиной.
— Черт возьми, детка, почему я не могу сейчас тебя увидеть?
Мелани то и дело, то заходит, то выходит из комнаты, а я разделен со своей уже-почти-женой закрытой дверью? Мне это не нравится. Мы разделены, несмотря на то, что она, предположительно, наряжается именно для меня.
— Возможно, потому что хочу, чтобы ты смотрел, как я буду к тебе идти, — шепчет она.
Боже, этот голос, прямо там. Он рождает во мне желание повалить дверь и очень крепко ее поцеловать, затем заняться ее телом под платьем, которое она пытается надеть — сделать то, что делают мужья со своими чертовыми женами.
— Детка, я и так потом увижу, как ты будешь ко мне идти. Я просто хочу увидеть тебя именно сейчас. Открой дверь, и я займусь твоими пуговицами.
— Ты сможешь расстегнуть их позже, и затем заняться мной.
Дерзкое заявление сопровождается мягким «гааа», как будто кого-то, очень маленького, там что-то позабавило.
— Извини, Разрывной, — возвращаясь, говорит Мелани, и прогоняет меня от двери. — Парни, вы должны отправиться в церковь. Увидимся там через тридцать минут.
Я хмурюсь, когда она, как чертов червяк, через крошечную щель, ускользает в спальню, не позволяя мне бросить на Брук даже взгляда. Используя тот же метод, выходит более крупная Джозефина, держа кого-то маленького возле груди. С изгиба ее руки на меня смотрит мой сын, и в тот же момент, затихая, он ухмыляется почти с тем же насмешливым выражением лица, как у Пита и Райли.
Он вытаскивает руку изо рта, и мокрой ладошкой хлопает меня по челюсти.
— Га! — произносит он, затем ёрзает и тянется ко мне.
Поймав его, я прижимаюсь лицом к его животику и рычу, что вызывает еще одно «Гааа!»
Когда я поднимаю голову, чтобы посмотреть ему в глаза, он чертовски рад. Я тоже, но снова рычу, как будто это не так, и ворчу на него:
— Ты считаешь меня смешным?
— Гааа!
В его глазах сияет озорство. Его головка меньше моей ладони, когда я охватываю ее и легонько дую на пух на его макушке. Мой четырехмесячный Рейсер, сын, которого мне подарила Брук. Он — самое прекрасное, что я сделал в своей жизни.
Я никогда не думал, что у меня будет кто-то, вроде него. Сейчас вся моя жизнь вращается вокруг этого человечка с ямочками, который срыгивает на все мои чертовые футболки. А еще вокруг моей Брук. Говоря о ней, мне не хватает слов. Пит
