Записки переводчицы, или Петербургская фантазия | страница 85
— Да... — задумчиво подытожил Демиург. — Видишь, и твой кубик не сложился. Я думал, ты каменная, а тебя зацепило. Но мужчина, в принципе, запоминающийся.
— Вы сговорились с Алисой?
— Нет, — сказал Леонид. — Просто мы с ней одинаково думаем. С этого все и началось, а не с ее неземной красоты.
— А вдруг он бродяга? Это вас не шокирует?
— Так, может, тебе такой и нужен? Кто вас, баб, поймет? Я вот столько женщин перевидал, думал, все про вас знаю, а, выходит, не все! Про Лизу ничего такого не думал. Кроткая, беззащитная — а она наркоту в рюкзаке таскала!
— Как? Кроткая Лиза, лазурная бабочка среди вечной зимы?..
— А вот так. Она деньги так зарабатывала, чтобы купить квартиру. Хотела одна жить.
— А сын знал?
— Догадывался. Так что живи спокойно: бродяги здесь ни при чем. Откуда у этих обмороженных и калеченых силы возьмутся человека убить? Видишь, кубик и с Лизой не совпал. А Алиска казалась веселой, беззаботной как котенок — хотя там все написано. Действительно старею, не распознал... Предательница, даже не попрощалась. Я думал, из нее львица вырастет, а получилась...
Леонид Петрович задумался, и я подсказала:
— Лисица.
— Ведьма. Кстати, в китайских сказках это одно и то же.
Мы посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись.
— Я закажу себе перстень как у царя Соломона, — нахально сказал Демиург. — Все проходит. И это тоже пройдет.
— Не надо! — вдруг вырвалось у меня. — Это плохая идея. Пусть что-то останется, иначе жить неинтересно.
Глава 11
Начиналась Пасхальная неделя. Я устало шла к дому, а вокруг бодро спешили веселые и нарядные люди с корзинками в руках. Мне казалось, что с каждой минутой их становится все больше, ручейки сливаются в радостный поток, а я, в черном унылом плаще, пытаюсь плыть против течения. Стало грустно от мысли, что я здесь чужая и это праздник не мой. Я почувствовала непреодолимое желание влиться в реку счастливцев. «Ты же не веришь!» — «Верю! Каждый человек верит!» — «Не молилась, не постилась, не причащалась и даже в церковь не ходила!» Я на секунду остановилась: «Но в храм-то заглянуть можно вместе со всеми?» Совесть промолчала.
Ноги сами принесли к собору, и стоило подойти к железным воротам, как меня обуяли неподходящие мысли о старом знакомом, который ни сном ни духом не напоминал о себе. И уж совсем не по-православному я, как десятиклассница, загадала: если встречу, значит, все будет хорошо, если нет — увы, забуду.
Служба уже закончилась; несмотря на это, в соборе было много народа. Я робко вошла, и снова у меня захватило душу от этой неземной красоты. Букеты белых лилий в напольных вазах стояли скромно, как непорочные невесты. Ангельские одежды и крылья вверху горели красным золотом. Голубой телец и оранжевый лев с задумчивым, почти детским выражением парили надо мной во всю мощь разноцветных крыльев. И я, увлекаемая восторгом и любопытством, все дальше и дальше отступала от раскрытых настежь дверей вглубь храма. На глаза от умиления навернулись слезы, и вдруг я почувствовала между лопаток некий тупой предмет, который яростно сверлил позвоночник. В ужасе от непонятного обернулась и увидела крупную полную женщину. Ее голова была повязана коричневым платком по-монашески, «внахмурку»; красный обшарпанный ридикюль висел на шее, потому что обеими руками она сжимала палки (почти как я когда-то). Однако эти тяжеленные деревянные клюшки с резиновыми наконечниками очень отличались от легких и элегантных финских собратьев. Одной резиновой блямбой тетенька стучала в мои лопатки, другую блямбу пухлой рукой намертво ввинчивала в пол, потому что с таким животом балансировать ей было трудно.