Подобными мерами Бурбоны все глубже копали собственную могилу. Особенно ожесточенная борьба развернулась из-за так называемого «закона справедливости и любви». «Справедливость» сводилась к тому, чтобы с помощью многочисленных ограничений сделать невозможным издание газет, книг, журналов, брошюр, в которых выражалась хотя бы малейшая критика роялистов и клерикалов. Суровые кары предусматривались даже не за прямые оппозиционные высказывания, но за проявление трудно поддающейся точному онределенню «тенденциозности». Во имя любви хотели окончательно заткнуть рот любой оппозиции, любому проявлению самостоятельной мысли.
В палате депутатов представитель либеральной оппозиции Ройе-Коллар так определил смысл и цель нового закона о печати: «Не будет больше ни писателей, ни владельцев типографий, ни газет — таков предстоящий нам режим печати. По сокровенной мысли авторов этого закона выходит, что в великий день сотворения мира была допущена неосмотрительность, выразившаяся в том, что человек, единственный во всей вселенной, вышел из рук творца свободным и разумным существом, отчего и произошло все зло и все заблуждения. И вот появляется более высокая мудрость, которая берется исправить эту ошибку провидения, ограничить его неблагоразумные дары и оказать премудро оскопленному человечеству услугу в том смысле, чтобы привести его в состояние блаженного неведения животных».
В итоге бурных дебатов, вызвавших отклик во всей стране, «закон справедливости и любви» правительство само берет обратно. И по другим вопросам Карл X, его клерикальные и роялистские друзья терпели поражения.
Хотя либеральная оппозиция отличалась непоследовательностью, склонностью к сделкам и уступкам, в стране усиливалась всеобщая смута и неустойчивость.
В такой обстановке Бланки после двух лет пребывания в Бланьяке в конце 1826 года вернулся в Париж. Он приехал как раз в разгар ожесточенной борьбы между клерикалами и оппозицией. Похороны лидеров оппозиции Ларошфуко, Ширардена, Манюэля превращались в политические демонстрации. Каждый раз происходили ожесточенные стычки с полицией. Бланки также участвует в этнх событиях, хотя и не играет в них заметной роли. Вообще эти годы для него все еще отмечены колебаниями, сомнениями, неопределенностью в выборе своего жизненного пути. В Париже Бланки зарабатывает себе на жизнь преподаванием в пансионе Массэна, изучает право и медицину, готовясь к университетским экзаменам. Но естественное желание как-то устроить свою жизнь, найти постоянное занятие вступает в противоречие с растущей тягой к политике, которая все чаще выходит из берегов парламентских дебатов и газетных споров и выливается на парижские улицы. Бланки жадно стремится к этим уличным столкновениям, он ждет с надеждой наступления времени, когда всеобщее недовольство выйдет на арену мостовых. Вряд ли можно считать случайностью, что Бланки неизменно оказывался свидетелем и участником уличных волнений и столкновений.
