Убийство герцога Беррийского развязало руки ультрароялистам, началась такая вакханалия реакции и террора, какой Франция еще не знала. Срочно разработали исключительные законы о ликвидации личных прав, об ограничении и без того жалкой свободы печати, об урезывании даже тех смехотворных избирательных прав, какие давала Хартия. Выбирать в палату могли только люди богатые, платившие не меньше 300 франков налога в год. В стране с 39-миллионным населением голосовали только примерно 80 тысяч человек! Но и этот избирательный закон казался необычайно прогрессивным, в его защиту развернулась шумная избирательная битва. Она происходила не только в палате, но и на улицах.
Палата бурно обсуждала новые ограничения избирательного права в Бурбонском дворце, а вблизи, на площади Людовика XV (сейчас площадь Конкорд), собралась толпа в несколько тысяч человек, в основном студентов, протестовавших против усиления деспотизма. Полиция и войска получили приказ разогнать демонстрантов с применением оружия. Был убит 23-летний студент Лаламанд. На другой день на той же площади снова собралось несколько тысяч человек; каждый надел знак траура, но многие, кроме того, захватили и дубинки. Опять завязались схватки, снова лилась кровь. На следующий день несколько тысяч участвовали в похоронах Лаламанда. В разных местах Парижа произошли кровавые столкновения. Знаменательный факт: в демонстрациях и столкновениях участвовали рабочие. У них не было никакой прямой заинтересованности в избирательном законе. Они в любом случае не могли рассчитывать на получение избирательных прав. Но рабочие уже поняли, что любой удар по монархии Бурбонов отвечает их интересам. В то время во Франции было уже больше четырех миллионов рабочих. Их заработная плата непрерывно понижалась на протяжении всех лет режима Реставрации. Они жили в ужасающих условиях, и не было никаких законов, защищавших их социальные и политические права, таких прав, собственно, не существовало.
Пятнадцатилетний Огюст не участвовал непосредственно в этих событиях, но он жадно ловил все слухи, все рассказы о них. Он думал, размышлял и, вспоминая волнения конца 1820 года, скажет, что смерть Лаламанда «вывела его из себя». Было бы нелепо изображать его уже политически сознательным борцом; он всего лишь лицеист, аккуратный, очень скромный и трудолюбивый, приобретающий знания и все более чутко прислушивающийся к тому, что происходит за стенами лицея Карла Великого.
