Данила стоял, угрюмо и горестно смотрел на гиблое болото и вдруг… и вдруг совсем неподалеку послышался слабый, замогильный голос:
— Матушка ми-ла-я… Прощай матушка-а…
Марийка всё еще цеплялась руками за мшистую кочку, к коей она так и не смогла подтянуться, ибо зыбун засосал ее по самое горло. Девушка, чувствуя, что обессиленные руки ее вот-вот оторвутся от спасительной кочки, начала прощаться с родной маменькой, совсем забыв, что она уже ушла в мир иной.
Данила, разглядев в болоте голову девушки, крикнул во всю мочь:
— Марийка! Держись, голубушка!
Качура быстро подобрал нужную орясину (мужики, одолев грозное болото, бросали орясины вблизи последних кочей, ведая, что может придется вновь переходить «лешачье место». Правда, путь к большаку, если пробираться к Ростову Великому, проходил только через дремучий лес, но для этого нужно было сделать крюк вокруг топей чуть ли не в пять верст, и мужики, рискуя жизнью, шли напрямик).
Марийка, услышав неожиданный голос, раскрыла глаза и увидела на берегу Качуру. Тот, опираясь на орясину и сторожко ступая на коварные кочи, продвигался к ней навстречу.
— Потерпи, голубушка, потерпи, я сейчас! Опояской тебя вытяну.
И вытянул, и приловчился, дабы взвалить могутными руками Марийку на плечо, — и та вся перекинулась, ломаясь в поясе, — и сумел-таки выбраться на сушь. Бережно положил девушку на траву и сокрушенно охнул:
— Эк, к тебе пиявки-то присосались. Ну, это не беда. Знахарки сказывают, что сии твари человеку пользительны. Ты потерпи, голубушка. Сейчас я их отцеплю.
Качура снял с Марийки свой короткий сермяжный кафтан. Пиявки облепили не только босые ноги, но и руки, и шею. Жутковато было смотреть на истерзанное черными, жирными червяками девичье тело. Но Марийка настолько обессилела и натерпелась за последний час — предсмертных мук, что пребывала почти в бессознательном состоянии.
Она пришла в себя, когда Данила, отодрав пиявки, отыскал в лесу родничок и принес в свернутом лопухе прохладной, хрустально-чистой воды. Приподнял голову Марийки, заботливо молвил:
— Испей, голубушка, и тебе полегчает. Родниковая водичка семь недугов лечит.
Качура и сам не ведал, откуда в нем, обычно сдержанном, чуть грубоватом мужике, вдруг зародились неизъяснимые теплые чувства.
А Марийка, окончательно придя в себя, тихо изронила:
— Спасибо тебе, дядя Данила. Век не забуду.
— Да ладно, голубушка… Ты уж меня прости, идола окаянного, а?
Марийка пристально глянула на Качуру и ничего не ответила.
