— Вы курите? — спросил он, когда она подошла ближе.
— Нет. Но здесь даже ковры курят.
И действительно, Этель глотала дым, просто открывая рот.
Пюппе украдкой следил за одним из охранников Вальпа, сидевшим У двери.
— Значит, — спросил он, — ваш отец любит бокс?
— Да, — ответила Этель.
— А вы?
— Я не знаю.
Этель не хотела признаваться, что при одной мысли о боксе была готова заплакать: она вспоминала, как отец шепотом объяснял ей на ухо тактику противников.
— Это не тот вид спорта, которым обычно увлекаются девочки, — заметил Пюппе.
— Почему бы и нет. Кстати, я уже взрослая.
Он взглянул на нее.
— Что вы собираетесь делать в Нью-Йорке? — спросила Этель.
— Понятия не имею.
Он смотрел на охранника, который поднялся из кресла.
— Никому не говорите, — продолжал Пюппе, — но я не знаю, что я тут делаю. Я выполняю просьбу друга.
— Он здесь?
— Надеюсь, что да. Я его еще не видел.
Этель не удивилась. Она обожала тайны.
— Где же он?
— Не знаю. Может, прячется в рояле.
Этель расхохоталась.
Она не подозревала, что в эту самую минуту в пустом салоне наверху крышка рояля тихонько поднялась. Два глаза внимательно осмотрели зал. Никого. Крышка приоткрылась еще шире. Из рояля с трудом вылез человек. У него затекло все тело. Это был настройщик.
— Тогда я понимаю, почему этот рояль так фальшивит, — сказала Этель в курительной.
— А вы пробовали играть? Вам не следовало этого делать. Ведь молоточки бьют прямо по моему другу, когда кто-то стучит по клавишам.
Жозеф Пюппе привстал.
— Макс!
Он сделал знак бармену.
Тот подошел с подносом в руках.
— Я о вас не забыл, — сказал он Пюппе.
— Нет-нет, отдайте лучше мой бокал тому господину, который хочет уйти.
И он указал на мужчину у двери.
Бармен исполнил его просьбу. Этель увидела, как охранник, взяв бокал, снова уселся в кресло.
— Я не хочу, чтобы этот тип шатался по коридорам, — прошептал Пюппе в ответ на вопросительный взгляд Этель.
Этажом выше в пустом салоне настройщик осторожно закрывал крышку рояля. С четырех часов дня до двух ночи он, скрючившись, лежал внутри и читал молитвы, чтобы убить время. Тело ломило так, что он еле выпрямился. Затем, потянувшись, начал с хрустом разминать пальцы.
У него были грубые руки садовника, а никак не пианиста.
Это был Зефиро.
За его спиной открылась дверь.
— Месье?
Он не обернулся. Какой-то мужчина с опухшим со сна лицом только что вышел из читальни.
— Месье!
— Что вам угодно? — отозвался Зефиро.
— Мы уже прилетели?
Зефиро обернулся. Человек держал в руке газету.
