— Вы… работали в школе? — Леночка переминалась с ноги на ногу, не зная, с чего начать. Правильней всего было бы начать с вопроса: не здесь ли живет Выголев? Но она задала другой, и женщина улыбнулась, отступила от порога, указывая Леночке в сторону квартиры.
— Проходите, проходите… — наверное, она подумала, что Леночка — ее бывшая ученица. Возможно, нечасто к ней приходят гости, а тут вот пришли, и она широким жестом сообщила, что рада ее приходу. — Не разувайтесь, у меня нечего предложить вам взамен туфель…
Леночка кивнула, но все же поискала глазами, чем бы можно было обтереть подошвы.
Квартира была неплохо обставлена. Но мебель, купленная несколько десятилетий назад — несколько сервантов, трехстворчатый гардероб, мягкая угловая кушетка и пара глубоких и громоздких кресел, — была в запущенном состоянии. Дверца серванта скособочилась и грозила вот-вот отвалиться, толстый слой пыли покрывал стекла и полки. Заляпанный и засаленный лак гардероба свидетельствовал о том, что его давно не протирали. Накидки выцвели. Только огромный во всю стену ковер был ярок и свеж.
— Я вас не узнаю, — сказала женщина, и Леночка растерялась. Ее явно приняли за кого-то другого. — Вы, наверное, дочка кого-нибудь из моих учеников? Вы… очень похожи… Постойте… — Она заметила, что Леночка собирается что-то сказать, и запротестовала — ей хотелось угадать самой. Леночка бросила взгляд на одну из многочисленных ваз — почему-то было принято ко всем юбилеям, начиная со дня рождения и заканчивая новогодними праздниками, не говоря уж о Восьмом марта, Первом мая, Седьмом ноября и другим поводам, дарить учителям вазы. Хрустальные, глиняные, стеклянные, плетеные, настенные, подвесные, напольные, под фрукты, цветы, конфеты и прочее и прочее… На вазочке, которую увидела Лена, было выгравировано витиеватыми буковками: «Евгении Алексеевне, 4-й «Б» класс. 08.11.53 г.».
— Ах, ну да! Ну да! Вы дочь Крыловой, правильно?
Она очень огорчилась, когда Леночка покачала головой.
— Нет, Евгения Алексеевна. Моя фамилия Григорьева, а зовут меня Лена. Можно по фамилии, можно по имени, как вам будет угодно, — Леночка улыбнулась. Как была похожа эта женщина на киношный добрый образ учителей прежних лет! Наверное, она преподавала литературу. Читала напевным голосом письма Татьяны к Онегину. Или рассказывала о трагедии Катерины, а может быть…
— Ну, радость моя! — всплеснула руками Евгения Алексеевна, поправила пальчиком сползающую дужку, и лицо ее расплылось в улыбке узнавания. — Как же я не признала?! Был у меня Гришенька Григорьев. Умничка мальчик. Головушка золотая, светлая, умная головушка. А руки-то умелые, просто не руки… Но… — взгляд ее стал сосредоточенным и удивленным, — нет. Гришенька умер в шестидесятом. Он и школу не окончил, жаль мальчика. Перитонит. Гнойный… — Она подняла глаза, вглядываясь в Леночкино лицо. — Вы не дочь Григорьева. — Она произнесла это так, словно сделала открытие. — То есть я хотела сказать, не того Григорьева.
