Слон выскользнул из пакета у самого подъезда. Он упад в весеннюю слякоть, и мордочка его стала серой. Он тер плюш носовым платком, слюнил кончик хоботка, чуть не вылизывал и снова тер, расстроившись от случившейся неприятности.
Потом поднял голову и посмотрел на окна своей квартиры. Тревога все еще не покинула его сердца, хоть и свилась колечками в глубине души. Он сплюнул под ноги, решив отмыть игрушку позже, и стремглав полетел вверх. Через две ступеньки, через три, едва ли не перелетая на крыльях пролеты, он и не заметил, как оказался у двери, обитой настоящей обливной темно-синего цвета кожей.
Ключи никак не находились. Их не было ни в кармане кителя, ни в брючных карманах, ни в портфеле. Слон мешал, торт норовил выскользнуть из ленточною плетения крест-накрест, розы кололи ладони толстыми острыми шипами, и он прекратил бесполезные поиски. Зажал торт в зубах, вспомнив, что то же самое проделывал доберман его приятеля, выставил цветы вперед, чтоб когда Милка заглянула в глазок, увидела в первую очередь их, и нажал на кнопку звонка.
За дверью стояла тишина. Он снова нажал на кнопку звонка и прислушался. Ни звука. Он взялся за ручку и потряс ее. Его охватило небывалое волнение и тревога, постепенно переросшая в испуг. Он испугался, как пугаются маленькие дети внезапно наступившей темноты. Он стал стучать по двери сначала кулаком, потом ногой, бросил на пол слона и взялся за ручку двумя руками.
Дверь неожиданно открылась. Растерянная, испуганная, все такая же худенькая и бледная Милка стояла на пороге, загородив собой проход, и виновато улыбалась.
— Саша…
— Я войду? — Он все понял. Глаза их встретились, и он понял все. — Кто? — спросил он одними губами.
— Химов, — одними губами ответила Милка.
— Давно?
Мила отвернулась и кивнула. Он взял ее дрожащую ладонь в свои большие и горячие руки. Мила не смотрела на него, и он чувствовал, что летит в пропасть. Летит со свистом в ушах, скрежетом и звоном и вот-вот грохнется оземь.
— Где дочь? Я могу посмотреть на нее? Могу?
Мила снова кивнула, но руки не отняла. Так и пошла с ним в детскую мимо спальни. Тусклый свет сочился сквозь приоткрытую дверь, и Аганин каждой клеточкой своего тела чувствовал присутствие в их спальне — теперь уже не их с Милой, а Химова — бывшего сослуживца и однокашника по училищу — и Милы, любимой и единственной женщины в его жизни.
Он отвернулся от полоски света и сжал кулак левой руки, не выпуская из правой Милиной ладошки. Будто что-то могло еще измениться между ними, будто эта ладошка в его руке есть некий символ, обещание, объяснение…
