Его — пока не смолкла.
Десять лет назад. Что было десять лет назад?
Закса-старшего застрелили на охоте. Менты определили только, из чего стреляли. Кто стрелял — даже не пытались. В разборки авторитетов они не лезли. После похорон Веру Закс хватил удар, с которым ее некрепкий организм не справился. Остаться сиротой, когда тебе шестнадцать, или остаться сиротой, когда тебе двадцать шесть. Говорят, есть разница. Закс не уловил. Наверное, потому что не помнил себя шестнадцатилетним. Все, что он теперь помнил — отца убили за чугунолитейный. Наводку дали те же менты. Негласно. Был у него там человечек, который иногда выдавал дозированную информацию. Цунами проверил. Цунами — правая рука Ивана Закса. Тот, кто справлялся с грязью, к которой не допускали Виктора. Его тоже эта история прикончила. Но тогда он еще рыпался, проверял, носился по городу.
— Я Горину визитку оставил, — сказал он однажды, ввалившись в кабинет.
— Совсем делать нех*й?
— А иначе не интересно. Он даже знать не будет, что я на него охочусь. За ним сейчас по городу машинка кружит. Ник выруливает. Пусть пощекочет деду нервы.
— И что это даст? Он усилит охрану.
— Ну пусть усилит. Пох*й на его охрану. Эта падаль кровью захлебнется. И не только своей.
В ту минуту, когда Закс медленно кивал болтавшему Цунами, он еще не знал, что кровью — и чужой, и своей — захлебнется только он. Это была его война.
О том, что Горин попался на покупке билета в Лондон, стало известно на следующий день. Билет был один. Свою семью, по всей видимости, он вывозить не собирался. Но Заксу было глубоко плевать на его семью. Единственный, кто еще был ему нужен — это Петр Михайлович. Остальное его не интересовало. В то время он не знал себя, не ощущал себя, не был собой. И в то же время впоследствии задумывался — а может, именно тогда он и был настоящим? Каким не был ни минуты всей предыдущей жизни? Может потому и не важна стала вся предыдущая жизнь, если ради одной минуты возмездия он готов был пожертвовать всем на свете?
Летний день был ярким. Настолько, что когда Виктор ехал на заднем сидении автомобиля в Репино, в нескольких километрах от которого Горин отстроил дачу, он не знал, куда деть глаза. Било в лицо, заставляло пылать кожу. Солнце ли? Может быть, что-то другое? Может быть, предчувствие? Это ему не суждено было узнать.
Машина Петра Михайловича оказалась под домом — где еще ей быть? Цунами говорил, что старик сорвался с работы в аэропорт, а оттуда за шмотками. Черт его знает, что он прятал на той даче. Дом стоял на отшибе, скрытый полосой леса, из поселка его видно не было. Это значительно облегчало дело.
