Я попрощалась с настойчивым Эшем и сказала, что мы увидимся завтра на работе. Я сомневалась в этом. Я с трудом дошла до двери.
— Ты рано, — сказала мама из кресла в гостиной, она листала журнал и пила горячий чай. Я прошла мимо нее, держась за живот, направляясь к лестнице.
— Плохо себя чувствую, — выдавила я сквозь зубы.
— Много пила? — возмутилась она.
Я едва ее слышала. Я прижалась к столбику у ступенек и не могла подняться.
— Перри? Что такое?
Она оказалась рядом со мной, убрала волосы с моего лица и прижала ладонь ко лбу.
— Ты горишь. Что-то случилось? Когда это началось?
— Что такое? — услышала я голос Ады с верха лестницы.
Я не помнила, что было дальше, наверное, я потеряла сознание. Потом я оказалась в своей кровати, сжавшаяся в комочек на боку, кто-то снимал мои ботинки.
— Перри? Ты меня слышишь? — отец. Я приподняла голову, все еще испытывая боль, раскаленные ножи пронзали все внутри. Я огляделась. Мама прошла с баночками таблеток и водой. Ада расшнуровывала мои ботинки, а отец стоял в углу, скрестив руки, встревоженный, но строгий.
— Где болит? — спросил он серьезно. — Ты принимала наркотики?
— Нет, — с болью прошептала я. — Не принимала. Это колики. Таких сильных еще не было.
Отец закатил бы глаза, если бы это было в его стиле.
— Просто колики?
— Эй! — возмутилась Ада. — Ты этого не знаешь.
Он смутился и опешил. Он посмотрел на маму, она просто кивнула.
— Ада права, милый, — тихо сказала она, а потом подошла ко мне и вгляделась в мое лицо. — Радуйся, что не страдаешь от них, потому что это очень плохо.
— Это ужасно, мам, — сказала я. Моя рука сжала угол подушки, новая волна боли накрыла меня.
— Какие у тебя месячные? Крови больше, чем обычно?
— Я ухожу, — быстро сказал папа и покинул комнату. Как профессор теологии, он плохо разбирался в проблемах женского тела. Это было понятно.
Ада недовольно вздохнула.
— Пора взрослеть, пап, — она сняла второй мой ботинок и сказала, что пойдет за горячей водой.
Я пыталась игнорировать боль, глядя на лицо мамы, пока она боролась с упрямой крышечкой. Мама выглядела изящно даже в тихий субботний вечер. Она была в черном комбинезоне с кельтской шалью цвета мяты на плечах. Ее лицо было полным тревоги (как и всегда, когда я была рядом), ее светлые пряди задевали голубые глаза. Она выглядела настоящей шведкой, но при этом ее лицо было странно знакомым. Не в том плане, что она 23 года была мне мамой, а в том, что я недавно видела кого-то похожего. Конечно, я не могла понять из-за боли, о ком думаю.
