Город еще не опомнился после потрясения, в воздухе чувствовалась взбудораженность, народ собирался кучками, обсуждал. Илью узнавали; если Добрыне кланялись уважительно, как старшему по статусу, то Илье - в пояс, со значением. Старухи крестили вслед: "Спаси Бог, заступник наш!" Какой-то купец совал деньги, много денег. Илья только посмотрел на него сверху вниз своими узкими глазами - купчик испарился.
Илья только удивлялся, насколько отходчивы и незлы киевляне: никто не вспоминал, что эту дрянь в город приволок он. Он сказал об этом Добрыне.
- Ты вез пленного разбойника на расправу. Это законно и правильно, - спокойно и обстоятельно объяснил Добрыня, - Ты вез трофей в расчете на награду, - Илья помотал головой, Добрыня только отмахнулся, - такое наши кияне понимают тем более. Князь, а не ты, велел Соловью свистеть. И не тихонько себе на ушко, а так, что мужик, чинивший крышу, свалился и убился насмерть, бондарь с телегой бочек передавил пол-улицы, и неизвестно, сколько человек попрыгали в омуты. Считай, все поклоны эти - не только благодарность тебе за то, что отсек твари голову. Киев дает понять, что малость осерчал на князя.
Илья попытался вспомнить, с кем успел поговорить Добрыня после того, как он, Илья, прикончил Соловья, а Добрыня заступился за него перед князем, сказал, что он не успел бы надеть берестяную шапочку на тварь. Не смог. До того момента, как Добрыня подошел к нему во дворе, Илья вообще его не видел.
- Малость? - оказывается, последствия кошмара были даже хуже, чем Илья думал.
- Владимира любят, - усмехнулся Добрыня, - стол под ним от этого не зашатается. Но если такое будет повторяться... кто знает. Впрочем, сейчас будет не до этого, - добавил он задумчиво. - Степь шевелится. Степь шевелится так, как никогда еще не было. То, что ты видел в Чернигове, - это даже не начало, а так, примерочка.
Они вывернули из переулка на сверкнувший солнцем спуск, но не пошли по нему, а снова свернули - на зады, на тропку за огородами среди лопухов и крапивы.
- Так короче, - пояснил Добрыня. - А смотреть там нечего - одни заборы.
- Ты здешний? - не столько спросил, сколько утвердил Илья: только свой, здесь вскормленный, мог так естественно, по-свойски, ступать по булыжнику и доскам мостовых, бесознательно оглаживая на поворотах углы зданий привычной ладонью, уверенно проходить зелеными, почти деревенскими задами, тут же сворачивая прямо на шумный торг.
- Ростовский, - удивил Добрыня. - Матушка и сейчас там живет.
