Но Рубен по-прежнему проводил время в унылом одиночестве, постоянно что-то жевал и вечерами, после третьей бутылки красного вина, плакал по Изабель.
Друзья, посовещавшись, пришли к выводу, что положение принимает зловещий оборот; необходимо растолковать ему, что это за боль у него в сердце. Но каждый норовил переложить эту задачу на другого. Выяснилось, что среди его друзей, а может быть, во всей Мексике нет никого, кто бы отважился взяться за такое деликатное дело. И решили доверить разговор университетскому врачу. У него хватит тонкости для тактичной беседы да плюс еще доскональное знание предмета. Тут нужен осторожный, дипломатичный, ответственный подход. Сказано — сделано.
Врач пришел и увидел, что Рубен сидит перед мольбертом, смотрит на девятнадцатое изображение Изабели, плачет и между рыданиями ложкой ест мягкий масляный сыр с маринованными манговыми плодами. И точно большой ком вымешанного теста, свисает во все стороны с табурета. Начал он с того, что рассказал врачу про Изабель:
— Уверяю вас, уж можете мне поверить, друг мой, даже я не способен был передать в масле красоту изгиба ее бедра и подъема. И притом она была ангел доброты.
Только после этого он объяснил про боль в сердце, которая его убьет.
Врач был чрезвычайно растроган. Он долго еще сидел у Рубена, высказывая утешительные мысли, но не отваживаясь предложить практическую врачебную помощь человеку такой тонкой, чувствительной организации.
— Я располагаю лишь грубыми, вульгарными средствами лечения, — и грациозно, щепотью как бы, протянул их Рубену. — Но это — все, что мир плоти может предложить для исцеления больного духа.
Он перечислил их одно за другим. Получился аккуратный, но не особенно впечатляющий список: диета, свежий воздух, продолжительные пешие прогулки, постоянные физические нагрузки, желательно в виде упражнений на турнике, ледяной душ и почти полный отказ от вина.
Рубен словно не слышал. Он продолжал, как сквозь сон, бормотать свое, и горячие его жалобы лились параллельно с учеными рассуждениями специалиста:
— Боли особенно невыносимы по ночам, когда я лежу в одинокой постели и сквозь узкое окно смотрю на пустые небеса, и тогда я говорю себе: «Скоро я буду лежать в могиле, еще более узкой, чем это окно, более темной, чем это небо», и сердце у меня болезненно сжимается. Ах, Изабелита, палач мой!
Врач на цыпочках уважительно удалился, оставив пациента есть ложками масляный сыр и взирать сквозь слезы на девятнадцатое изображение Изабели.
