Она встала, едва сдерживая ярость, отодвинула Лизу и попросила кипящим от злости голосом, глядя при этом на отца.
— Лиз, отойди пожалуйста на пару метров. Мне надо кое-что сделать.
Лиза послушалась, отбежала к обочине и замерла. А Марина перешагнула через мертвое тело и схватила сверток с курткой.
— Не советую, — покачал головой отец.
— Иди ты к черту, — процедила Марина, схватила дрон за торчащий пропеллер и с размаху приложила о дерево. Тот разлетелся на сотню мелких осколков, закружились в воздухе пропеллеры, заведясь напоследок. Один из них резанул ее по щеке, заметался, влетел в еловые ветки, застрял и, побарахтавшись несколько мгновений, замолчал навсегда.
Еще весной, незадолго до того как Марина прошла биорефакторинг, она и Ваня — двоюродный брат по маминой линии — сидели в какой-то кафешке и усиленно грели носы в кружках с дымящимся кофе. Погода стояла странная — ни тепло, ни холодно, а как-то все одновременно. Рассуждая о завтрашней прогулке, они отвлеклись на бубнящий в углу телевизор, который, похоже, говорил о погоде. Так, по крайней мере, им показалось на первый взгляд.
На экране красивая девушка в зеленом платье («Приятный цвет», подумала Марина) с улыбкой на лице водила указкой по карте.
— А теперь о погоде в мире. Над центральными штатами бушует сильный циклон, ветер до десяти метров в секунду гонит облака с западного побережья на восточное. Это означает, что на завтрашней ассамблее ООН нашим партнерам следует воздержаться от резких заявлений. Как мы с вами знаем, время полета баллистической ракеты «Стрекоза» — всего пять минут, а сильный ветер легко разнесет облако с радиоактивными осадками по всему континенту. Обильные дожди в восточной части лишь усугубят ситуацию.
— Ну, нам этот прогноз не сильно поможет, — заключил Ваня. Марина поморщилась:
— Мерзко это как-то. Я бы не смогла вот так вот, с улыбкой, рассуждать. Ты представь, что там где-нибудь в кафешке сидит некая Мэри, такая же как я.
— И кузен Джон, — вставил Ваня.
— Да. И кузен Джон.
— И смотрят то же самое, только со своей стороны.
— Вот именно. И им тоже неприятно, мерзко. Тогда зачем мы это смотрим, зачем нам это показывают? Кому от этого хорошо?
Ваня сделал большой глоток кофе, промокнул салфеткой свои редкие еще усы и ответил:
— Ты слишком серьезно к этому относишься. Ты же понимаешь, что сказать и сделать — разные вещи. В сердцах или сгоряча можно наговорить всякого, а потом вроде как приходится придерживаться сказанного — но только на словах.
