Эта Вероника была невысокой, тонкой и очень живой дамой. Ее яркие золотые волосы были зачесаны в идеально гладкий шлем с несколькими кудрявыми прядями надо лбом. У нее был коротковатый костлявый нос; немного выпуклые бледно-голубые глаза и чуть скошенный подбородок придавали ей несколько декадентский вид. Я подумала, что еще не настолько пьяна, раз в моем сознании всплыло такое умное взрослое слово, но все же должна была признать, что Вероника была очень красива, а ее одежда, макияж, драгоценности являлись верхом совершенства. Вероятно, она была очень остроумной, и как только холодные чопорные гости слегка разогрелись едой и вином, она оказалась в центре всеобщего внимания. Пока она легко перебрасывалась остроумными фразами со всяческими Рори и Роли, другие женщины ее возраста только хихикали над ее шутками, но не принимали в них участия, словно заранее смирившись с безуспешностью любой попытки соперничества. Даже пожилые люди, сидящие вокруг Монтдоров на обоих концах стола, бросали на Веронику снисходительные взгляды во время паузы в беседе.
Наконец, расхрабрившись, я попросила своего соседа назвать имя этой женщины. Он был настолько поражен моим невежеством, что забыл ответить на вопрос.
— Вероника? — я слегка обомлела от его взгляда. — Но, конечно, вы должны знать Веронику.
Это звучало так, словно я никогда не слышала о Везувии. Впоследствии я узнала, что ее имя было миссис Чаддерсли Корбетт, и мне показалось очень странным, что леди Монтдор, которую так часто за спиной называли снобом, согласилась иметь дело с какой-то миссис, даже не Достопочтенной миссис, пригласив ее в свой дом и обращаясь чуть ли не с нежностью. Это показывает, насколько социально невинной я была в те дни, потому что любой школьник (в Итоне, по крайней мере) знал, кто такая миссис Чаддерсли Корбетт. Она была одной из умнейших женщин своего времени (суперзвезда, как стали говорить позже) и изобрела тип внешности, манеру говорить и двигаться, которая рабски копировалась всеми модницами Англии по крайней мере лет десять. Нет сомнения, что единственной причиной того, что я никогда не слышала о ней, было то, что она парила на недостижимой высоте над мирком моих желторотых и неоперившихся друзей. Все было ужасно.
Было уже поздно, когда леди Монтдор наконец встала, чтобы покинуть столовую. Обе моих тети никогда не допускали такого долгого сидения за столом, давая прислуге возможность помыть посуду и вовремя лечь спать, но с такими вещами никогда не считались в Хэмптон-парке. Леди Монтдор не стала обращаться с умоляющим взглядом к мужу, как всегда делала тетя Сэди («не слишком долго, дорогой») и вышла, оставив мужчин с их портвейном, коньяком, сигарами и грязными историями, которые на мой взгляд вряд ли могли быть грязнее шуточек Вероники в половине первого ночи. Вернувшись в Длинную галерею, некоторые женщины отправились наверх «попудрить носы». Леди Монтдор пренебрежительно пожала плечами:
